подошел к танцплощадке и вгляделся в полумрак. Гретта сидела одна за маленьким столиком, на ее лицо падал тусклый свет от бара. Она клала в фарфоровую чашку серебряное яичко с заваркой.
— Хочешь хорошо провести время, красавчик? — спросила она, как только он приблизился к ней.
— Как дела, Гретта? — поинтересовался он, усаживаясь в кресло.
Гретта Полчински была маленькой толстухой с высоким плоским лбом, двойным подбородком и похожими на паклю волосами. Она обожала платья с глубоким вырезом, обнажавшие ее увядшую грудь и шею, увешанную золотыми цепочками.
Положив обильно украшенную драгоценностями руку на локоть Скэнлона, она произнесла:
— Тони, у меня есть такое неземное существо, какого ты никогда в жизни не видел. Вьетнамка. А поскольку я тебя очень люблю, то хочу подарить ее тебе на сегодняшнюю ночь.
— Я пришел по делу, Гретта.
Она тотчас же убрала руку и откинулась на спинку кресла. Взяв чашку с чаем обеими руками, принялась пить маленькими глотками, на восточный лад.
— Неужели? — устало произнесла она.
— Мне нужно поговорить с Уолтером Тикорнелли.
— Его здесь нет.
— Но его «форд» стоит у тебя в гараже.
— Я многим разрешаю оставлять у меня машины. Едет человек в путешествие, вот и бросает колымагу здесь.
Скэнлон тяжко вздохнул.
— Гретта, любовь моя, ты знаешь мои правила?
— Нет, любовь моя.
— Когда я спрашиваю о человеке, занятом темными делишками, лучше от меня ничего не скрывать.
Гретта вынырнула из полумрака и вызывающе уставилась на Скэнлона.
— И все-таки Уолтера здесь нет.
Скэнлон принял облик доброго, но разочарованного школьного учителя.
— Гретта, не могу описать словами, как я был потрясен, узнав о существовании заведения с дурной славой в таком благопристойном католическом районе. И вдобавок рядом с церковью.
— Между прочим, священник тут завсегдатай, и тоже не платит.
— Может быть, крошка. Но, боюсь, я должен рассматривать твою деятельность как преступление, а твое заведение поставить на учет как публичный дом, поскольку у тебя работает более одной проститутки.
Злобно грохнув чашкой о стол, Гретта расплескала чай. Она приподнялась на стуле.
— Ну ты, одноногий остолоп, сволочь из сволочей, откуда ты только появился? Осел, каких свет не видел! Чтоб ты сдох!
— Гретта, — обиженно произнес он, — разве так можно разговаривать с хорошими друзьями? Прелесть моя, ты меня удивляешь.
Донесшиеся из бара громкие крики отвлекли Гретту, и лишь когда сердитые голоса сменились смехом, она вновь устроилась на стуле и пытливо взглянула на Скэнлона.
Наступило долгое молчание.
Наконец Скэнлон улыбнулся.
— Ну так как, Гретта? Я хотел только задать Уолтеру несколько пустяковых вопросов. Ну, будь другом.
— Черт с тобой, Скэнлон, — сказала она и натянуто улыбнулась, — Уолтер на четвертом этаже.
Наклонившись, он поцеловал ее в нос, закурил «Де Нобили» и глубоко задумался, выпуская клубы дыма в темноту.
— Что ты знаешь о торговле сексуальными муляжами?
Она вопросительно посмотрела на него.
— Ты что, решил сменить работу?
— Одна моя знакомая попросила меня приобрести для нее вибратор. Похоже, у ее мужа пропал к ней всякий интерес.
Она захохотала.
— Сейчас это встречается сплошь и рядом. Раньше их покупали в клубах «Стэнли» и «Таннеруэар», где хозяйки показывали свой товар, но теперь торговля идет через фирму «Факуэар». Желающие заполняют бланки заказов и запечатывают их. И никто не знает, что ты покупаешь, чтобы потешить себя.
— Это прибыльное дело?
— Секс всегда приносил большой доход.
— Мафия в этом замешана?
— А ты как думал? Они везде кормятся. Почему хобби не может приносить еще и доход?
— Итак, четвертый этаж, — произнес он, вставая.
— Позволь мне пойти с тобой. Не хочу, чтобы ты ошибся дверью.
Она подвела его к лифту на двух пассажиров, установленному четыре года назад для удобства клиентов, которым было трудно подниматься по лестнице.
Выйдя из лифта, они увидели суетливого трансвестита в длинном желтом халате с изображением марабу. Весело щебеча, он жеманно поцеловал Гретту в щечку, прошептав при этом:
— Это для меня?
— Он не в твоем вкусе, — ответила Гретта. — В какой комнате Уолтер?
— С тиковой отделкой, милая, — ответил трансвестит, уставившись на Скэнлона и покусывая нижнюю губу.
Открыв дверь, Скэнлон вошел в комнату.
— Неужели и здесь мне не дадут покоя? — крикнул Уолтер Тикорнелли, Он сидел на огромной кровати с медными спинками, обнимая за плечи чернокожего транссексуала.
— Мне нужно поговорить с тобой, Уолтер, — произнес Скэнлон, знаком велев торговцу плотью удалиться.
Тикорнелли похлопал любовника по ляжке.
— Придешь попозже.
Подражая женщине, тот слез с кровати и взял тонкую белую одежду с соседнего стула. Его женоподобные черты, силиконовые груди и нарочито жеманные движения резко контрастировали с вялым членом и болтающейся мошонкой.
Натянув одежду, он раздраженно посмотрел на Скэнлона и вышел из комнаты.
— У тебя довольно симпатичный друг, — сказал Скэнлон, присаживаясь на край кровати и поднимая глаза на встроенное в полог зеркало.
Тикорнелли сложил руки на груди.
— На следующей неделе она собирается пойти в больницу, чтобы ей сделали дырочку.
При мысли о кастрации Скэнлону стало не по себе. Он заметил на правой руке Тикорнелли перстень с бриллиантом в пять каратов. Поговаривали, что его подарил Тикорнелли Джо Наполи, когда тот присоединился к генуэзской преступной группировке.
Тикорнелли с прищуром уставился на Скэнлона.
— О чем задумался, Энтони?
— Вижу, ты все еще без ума от черных транссексуалов. Интересно, твои жена и дети, которых ты оставил в Манси-Парк, знают о таком необычном образе жизни?
— Что поделаешь, Энтони? У каждого из нас свои загибы. Вот ты, например. Тебе бы хотелось, чтобы весь мир считал тебя итальянцем, хотя имя у тебя ирландское. — Теперь Тикорнелли говорил по- итальянски. — Давай вспомним старые дни, проведенные на Плэзэнт-авеню. Запуганный паренек, живущий с отцом-пьяницей, ирландцем по происхождению, и матерью-итальянкой, разговаривающей с тобой только по-итальянски. А теперь, Энтони, ответь мне, многие ли из твоих друзей-полицейских знают, что ты говоришь по-итальянски? Многие ли из них знают, как люто ненавидишь ты ирландцев? Наверное, немногие? А тебя все еще смущает итальянское происхождение, не правда ли?
