которого этой мерзости не выжить.
В его уме вспыхнули слова молитвы.
Аларик выстрелил.
Свет был хуже, чем тьма.
Человек купался в свете, который, казалось, озарял не только тело, но и разум. Все его грехи и потаенные страхи открылись, и их можно было видеть так же ярко, как цветные рисунки в молитвеннике.
Над ним возвышался купол собора. Сверху свисали тысячи кадильниц, пылающих в облаке едкого дыма. Купол был расписан картинами, изображающими сто различных пыток, каждой из которых подвергался известный грешник, враг Имперской веры. Раны на колесованном теле инкрустировали рубинами. Другая жертва, пронзенная копьем через живот и медленно сползавшая по нему вниз, плакала сусальным золотом.
Свет исходил не из купола, а снизу. Вера подобна огню, ибо дарит тепло и отраду, но может и разрушать. И поэтому пол собора был наполнен огнем. Здесь постоянно пылали сотни горелок, сливаясь в единый океан пламени. Протянутые над ним бронзовые мостки, на которые могли ступать лишь священнослужители, так накалялись, что светились красным, и жрецам приходилось надевать специально защищенные и охлаждаемые одеяния.
Человек, преклонивший колени у алтаря, не был жрецом. У него не было защиты, и он едва мог дышать в жаре и духоте. На запястьях, под быстро нагревающимися оковами, кожа обгорела. Он стоял на молитвенной подушечке, но, несмотря на это, лодыжки и колени уже покраснели. На нем был лишь золотой парчовый табард, а голову этим утром выбрили, сопровождая действо сложным ритуалом.
На металлическом полу перед ним стояла серебряная чаша. Он знал, что она нужна для сбора его крови.
Один из многочисленных служителей собора подошел к коленопреклоненному человеку.
Одеяния Экклезиархии скрывали его почти целиком, словно кокон из шелка и горностая, который открывал лишь глаза. Мантии разошлись в стороны, наружу показалась рука. В ладони, обтянутой алой бархатной перчаткой, лежала одна-единственная пуля.
Пуля упала в серебряную чашу. Человек перед ней дернулся от звона.
Другие жрецы наблюдали с металлических мостов, подсвеченных снизу огненным озером.
Пламя бросало отблески на красные, пурпурные и белые мантии. Были видны только глаза.
Один из них, облаченный в подобающие кардиналу пурпур и серебро, поднял руку.
— Начнем, — сказал он, и его слова гулко отдались под жарким сводом собора.
Жрец перед жертвенным алтарем вынул нож из-под мантии. Золотой клинок, покрытый молитвенными текстами на высоком готике. Пленник — жертва — отпрянул, когда острие коснулось его шеи.
Город снаружи был темен и хладен. Это был город, полный тайн и мрачных надежд.
Место, где обычному человеку — такому, каким когда-то была жертва — приходилось нарушать правила, чтобы хоть как-то выжить. В каждом переулке и подвале скрывались те, кто переступал через эти правила. Фальшивые удостоверения, подпольные сделки, незаконные вещества, даже убийства, если есть чем заплатить.
Некоторые преступники делали прорезь в животе клиента и имплантировали специальный карман, куда можно было спрятать маленький предмет. Спрятать так тщательно, что, даже если бы клиента раздели до пояса и приволокли к жертвенному алтарю, эту вещь все равно бы не нашли.
Он также отдал то немногое, что имел, чтобы ему заменили один ноготь на миниатюрное лезвие. Когда жрец поднял нож и возвел взгляд к куполу, жертва вспорола этим крошечным клинком старый шрам сбоку живота. Вспыхнула боль, как от булавочных уколов. Хирург, оперировавший в том грязном подвале, уничтожил не все нервные окончания. Желудок жертвы скрутило, когда он просунул палец внутрь раны, ощупывая скользкие стенки имплантированного кармана.
Его пальцы сомкнулись на рукояти.
— Сей кровью, — нараспев произнес жрец, — пролитой сим клинком, да святится оружие! О Император на небесах, о Владыка Человечества, о Отец грядущего, взгляни на наше подношение!
Жертва вскочила на ноги. Металл обжег его стопы. Свободной рукой он схватил священника за запястье и заломил за спину, притянув к себе. Другая рука приставила дуло миниатюрного пистолета к затылку жреца.
По собору пробежала волна тревоги. Священнослужители глядели то на алтарь, то друг на друга, как будто ожидая пояснения, что это просто еще одна вариация ритуала, который все они видели уже сотни раз.
— Сейчас я выйду отсюда! — крикнула жертва. — Вы слышите? Когда я окажусь на свободе, в глубине города, я его отпущу. Попытаетесь остановить меня или следовать за мной — он умрет. Его жизнь стоит много больше, чем одна священная пуля. Не толкайте меня на убийство.
Жрецы, все как один, отступили на шаг, и только кардинал не сдвинулся с места.
Лицо его было скрыто, но власть и авторитет, которые и сделали его кардиналом, ощущались всеми собравшимися. Встроенные в купол вокс-устройства превратили его голос в гром, перекрывающий треск пламени.
— Не смей и думать, что знаешь, — сказал кардинал, — какова для меня цена жизни. Ибо я — слуга Империума, где каждый день погибает миллиард отважных людей. Ибо один лишь Император может сосчитать тех, кто умер во имя Его. Не смей думать, что знаешь. Будь просто благодарен, что мы дали тебе шанс послужить Ему в смерти.
Жертва толкнула жреца вперед, заставив его пройти несколько шагов. Лишь несколько слоев шелка отделяли дуло пистолета от черепа священника, которого жертва держала перед собой, как будто пытаясь защититься им от кардинала.
— Никто не узнает, что вы меня отпустили, — сказал человек. — Священники сделают все, что ты им скажешь. Они не будут распускать языки. А я просто исчезну. Никто никогда не узнает.
— Император всегда наблюдает, — ответил кардинал. — Император знает все.
— Тогда убейте на этом алтаре сто человек, чтобы он был счастлив! — крикнула жертва.
— Зарежьте сотню убийц. Их тут много. Сотню грешников. Только не меня. Я хороший человек, я не заслуживаю смерти!
Кардинал простер руки, будто стоял за кафедрой, перед огромным собранием.
— Именно поэтому здесь должен быть ты, — сказал он. — Чего стоит кровь грешника?
— Тогда найдите кого-то другого, — потребовала жертва, подталкивая своего пленника еще на несколько шагов вперед. За кардиналом возвышались главные двери собора, покрытые тяжелыми бронзовыми барельефами с изображениями Императора на троне.
— Брат, — все так же спокойно проговорил кардинал. — Тысячу раз этот мир благословлял пули кровью добрых людей. Тысяча других миров платит ту же дань нашим собратьям из
