подозревает, какие чувства я испытываю. Знала бы, наверное, убежала бы или вызвала полицию», — подумал Иван.
— Вы давно из России? — вдруг спросила женщина, прервав размышления Ивана.
— Давно. Три с половиной года, — ответил Иван на ставшем каким-то непривычным русском языке. — Женщина удивленно качнула головой и внимательно посмотрела на Ивана.
— Я редактор программы новостей телевидения, зовут меня Ольга. — «Везет же мне», — внутренне усмехнулся Иван. — Вы уж меня извините, это все мое профессиональное любопытство. Но вы напоминаете мне одного американского музыканта, о котором было много шума в прессе года три или четыре назад. Много говорили об импровизированном концерте, который он давал. Не вы ли это? Я не ошибаюсь?
— Возможно.
— Вы очень хорошо говорите по-русски. Настолько, что я думаю… Вы что, русский?
— Да.
— Вы там были американцем, кажется… Наделал столько шума и исчез…
— Нет, нет, я русский, и гражданство у меня российское. Так все получилось, несколько необычно, что ли…
Все внутреннее волнение, которое вызвала в Иване эта женщина, прошло. Теперь рядом сидел не объект жгучего вожделения, а человек, которому надо было что-то отвечать и как-то с ним общаться, стараясь не вызвать отрицательного впечатления о себе.
— А вы давно в Соединенных Штатах? — спросил Иван.
— Я прилетела на неделю. Но вынуждена срочно вернуться в Москву.
Самолет начал выруливать на взлетную полосу. Стюардессы пошли по рядам, напоминая, что надо пристегнуть ремни. Иван стал смотреть в окно. И тут на него вдруг всей своей тяжестью обрушилась мысль, что все часы его жизни уже сочтены и их осталось очень мало. Иван растерянно посмотрел по сторонам. Вокруг сидели люди, и никто из них не знал о том, что происходит в его душе. «Да и почему, собственно, кто-то должен об этом знать? Это — мое глубоко личное дело. Каждый день на Земле умирает триста тысяч человек, и в тот день, когда умру я, тоже умрет триста тысяч. Я должен устроить свою — свою — жизнь за эти семь дней. Что бы я ни делал и что бы ни говорил за эти дни, после моей смерти обо мне на Земле не останется никакой памяти. Все, что касается меня, будет вычеркнуто из памяти людей. Поэтому я могу не отказывать себе в праве говорить и делать то, что считаю нужным».
Самолет быстро набирал высоту. Через окно Иван видел только океан.
Он вновь почувствовал необходимость действовать. И, как уже было много раз, вдруг почувствовал, что не принадлежит себе, но на этот раз основа чувства была совсем другая. Решение пришло откуда-то извне без рассуждений, как всегда приходили к Ивану самые важные решения. «Ну и что из того, что обо мне не останется никакого воспоминания? Из этого вовсе не следует, что я не должен делать то, что считаю нужным. Как прожить эти дни? — Иван почувствовал холод внутри, вдруг осознав, что он, Иван Свиридов, как человек, как неповторимая смертная личность, а не средство для достижения какой-то конкретной цели, никому не нужен. Эта мысль привела его в замешательство. — Но ведь есть же город, где меня многие знают, где знали мою мать и бабушку, где жили Наташа и Сергей. Это же моя родина, в конце концов, — это слово было извлечено Ивановой памятью из мертвого, никогда не используемого словарного запаса. — Там еще помнят о мальчишке, который гонял мяч во дворе и мотал нервы преподавателям в школе. Поеду туда, по крайней мере, я увижу знакомые лица».
Иван подозвал стюардессу и заказал бутылку вина.
Красное терпкое вино густой волной перехватило горло, в голове сразу зашумело.
Иван повернулся к соседке и стал рассматривать ее лицо. Она видела, что он изучает ее, и позволяла делать это, ни капельки не смущаясь. «Он странный, но не злой, пусть смотрит», — решила Ольга.
«Эта женщина, — вдруг понял Иван, — может сделать многих счастливыми или несчастными. Понимает ли она это? Или живет себе и ничего не понимает?»
2
Ивану то ли от усталости, то ли от выпитого после столь долгого перерыва вина, то ли от того и другого вместе сильно хотелось спать. Глаза сами закрывались, мысли путались. «Сколько же я своих последних часов просплю?» — подумал Иван последнее перед тем, как провалиться в сон.
Иван проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.
— Просыпайтесь, — услышал Иван голос соседки. — Самолет уже приземлился.
Он с трудом открыл глаза. Ему казалось, что он их только что закрыл.
— Что, уже прилетели? — спросил Иван.
— Уже. Ничего себе, уже. Так и царствие небесное можно проспать.
— Это точно, — сказал Иван и стал тереть кулаками глаза и трясти головой, чтобы окончательно проснуться.
— Ну что, проснулся?
Стюардессы пригласили пассажиров к выходу. Иван в окружении людей чувствовал себя совершенно непривычно. Каждый, на кого он смотрел, был ему интересен. В то же время он отчетливо понимал, что никому из этих людей он сейчас совершенно не нужен и неинтересен вместе со всеми его проблемами и знаниями. «За три с половиной года сидения у компьютера моя психика не могла не измениться, — подумал Иван. — Да и моя прежняя жизнь немногим отличалась от последних трех лет. Вряд ли я могу сейчас адекватно оценивать людей и ситуацию. Я знаю, наверное, четыре или пять языков, но ни на одном языке меня не поймут, потому что я буду говорить не о том, что люди привыкли слышать».
Иван постоянно смотрел по сторонам. Все, что он видел, его очень интересовало. Он смотрел на окружающее, как на сцену театра, и никак не мог отделаться от ощущения, что все происходящее вокруг разыгрывается специально для него.
Они с Ольгой стояли в очереди перед паспортным контролем. Народу в тесном помещении было очень много, и очередь двигалась медленно. Было жарко и душно, лица у людей выражали напряженное ожидание и раздражение. Наконец подошла очередь Ивана, он подал свой паспорт и стал ждать. «Почему я даже не удосужился заглянуть в паспорт, вдруг там что-нибудь не так и придется объясняться», — подумал Иван, когда женщина-контролер несколько раз переводила взгляд с паспорта на него. Наконец она положила паспорт на стойку и сказала: «Проходите».
Ольгу встречал мужчина лет сорока пяти с лицом, выражающим сдержанную радость и подчеркнутое внимание. «Выглядит очень представительно, — оценил его Иван. — Наверное, точно знает, что хочет, и надежен, как скала». Ольга, дождавшись, когда ее спутник отвернется, быстро улыбнулась Ивану и махнула рукой. Иван кивнул ей головой.
Он поднялся на площадку в зале аэропорта, где он стоял, когда три с половиной года назад улетал в Нью-Йорк. Кажется, ничего с того времени не изменилось, тот же зал и так же много в нем самых разных людей, но смотрел теперь Иван на все это совершенно иначе. Он смотрел вниз и не чувствовал никакого воодушевления. Ему ничего не хотелось сказать, и мысли в голове не путались от странного желания сыграть роль пророка. «Тогда мне так хотелось, чтобы меня слышали, а теперь нет, будто мне нечего сказать. А ведь все как раз наоборот. Именно сейчас я бы мог сказать им нечто очень важное. То, что теперь знаю точно. Но и теперь меня никто не будет слушать, и в лучшем случае позовут милицию, а в худшем — отправят в сумасшедший дом. А мне и не хочется никому ничего говорить, я сделал свое дело, а они все пусть живут, как знают и как могут. Интересно, но мне теперь надо продумывать каждый свой шаг, чтобы не сойти за сумасшедшего или не совершить какое-нибудь нарушение закона. Надо ехать к Наташе, и как можно скорее, там я буду жить эти дни без необходимости обдумывать каждый шаг и каждое слово. Как же Бог добр, что отвел мне всего семь дней земной жизни, — подумал Иван и обрадовался этой мысли. — Конечно же! Как бы я жил среди людей со всем этим!»
Иван быстро вышел из здания аэропорта, его тут же окружили таксисты, предлагая совсем недорого отвезти в любое место Москвы. Иван выбрал чернявого парня в майке с надписью «Чикагский бык» на
