людям.
— Вот это да…
— Вот и все. Так что мы должны, по-видимому, попрощаться.
— Значит, ты едешь в наш город, чтобы уничтожить свои записи, потому что их кроме тебя не сможет уничтожить никто?
— Да, я их хочу уничтожить сам, собственными руками. Они не должны попасть в чужие руки. Я такое дело не могу доверить никому. Это важно для меня.
— Я понял… — Сергей посмотрел на часы, потом достал визитную карточку и записал на ней номер своего сотового телефона. — Завтра утром я буду в нашем городе.
— Зачем?
— Хочу убедиться в том, что все, сказанное тобой, правда. Хочу сам в этом убедиться. Имею я на это право?
— Имеешь. Только ты должен понимать: все, что я тебе сказал, это не только моя тайна, и поэтому ты должен молчать об этом.
— Разумеется, — отчетливо и выразительно сказал Сергей. — Об этом не беспокойся.
— Сергей, если у человека есть душа, он не должен противиться воле Бога. А Его воля в том, чтобы жизнь на Земле продолжалась и расцветала. Ты понимаешь меня? — Иван постарался вложить в эти свои слова особую убедительность.
— Да, это я понимаю.
Сергей встал.
— Тебе пора идти? — спросил Иван.
— Мне пора идти. Я жду твоего звонка. Завтра я буду в нашем родном городе.
Когда Сергей ушел, Иван подумал:
«Зачем я повезу Наташу в наш город? Только затем, чтобы она стала свидетелем моей смерти? Я ищу у нее поддержку, потому что мне трудно умирать в одиночестве. У женщины, которую люблю. И я подвергаю ее опасности, ведь меня убьет не молния, а люди, люди, которых найду я или они найдут меня. И я их, кажется, уже знаю. Сергей предаст меня, но значит ли это, что я должен его ненавидеть? — Иван вспомнил выражение глаз Сергея, и ему почему-то стало жалко его. — Каждый человек — вселенная, это верно, — подумал Иван и как бы в недоумении покачал головой. — Одно дело рассчитать это при помощи логики суперкомпьютера и совсем другое — получить как откровение, как знание, от начала времен записанное в бессмертной душе. Только в расчетах я был первый, а в получении такого знания — один в ряду миллионов, не первый, и не последний. Так что же мне делать с Наташей?»
Вскоре вернулась Наташа. Она улыбалась. Щеки у нее порозовели, как у набегавшейся во дворе девчонки, глаза блестели, излучая радость.
— Я купила билеты на самолет. Нам повезло. Вылет через четыре часа. — Наташа посмотрела на Ивана, и улыбка сошла с ее лица. — Сергей приходил?
— Да, только что ушел.
— Вы не поссорились ли?
— Нет.
— Но что-то произошло. На тебе лица нет.
— Правда?
Иван обнял Наташу. Обнимая ее, он испытывал странное чувство, бесконечно далекое от того, что он изведал ночью. Ему казалось, что он обнимает руками не женщину, которой он только недавно безраздельно обладал, а что-то такое дорогое, как сама жизнь, и то, что с ней связывает.
— Наташа, а у нас может быть ребенок? — вдруг спросил Иван.
— Ребенок? — Наташа пожала плечами, слегка смутившись, лицо ее стало задумчивым и сосредоточенным. — Да, может быть. Ты хочешь ребенка?
— Да, очень. Больше всего на свете.
— А почему ты такой печальный? Что все-таки случилось?
— Ничего. — Решение, как поступить, пришло к Ивану сразу. — Я должен сказать тебе правду о себе.
Наташа села и испуганно посмотрела на Ивана снизу вверх. Иван сел напротив и взял Наташу за руку.
— Нам необходимо расстаться, Наташа. — Наташа молчала. — Это для меня означает расставание со всем, что мне теперь дорого в жизни, но это необходимо.
— Почему? — отчетливо, почти по слогам произнесла Наташа. — Почему необходимо?
— Я не хочу, чтобы ты была свидетелем моей смерти.
— Чего-чего?
— Моей смерти.
— Тебя убьют?
— Если я скажу — убьют, значит есть и убийца, но нет такого, будет только исполнитель воли.
— Чьей, чьей воли, Иван?
— Моей.
— Я видела тебя, когда ты лежал в своем бункере. Я понимаю, о чем ты говоришь. Значит, это было не видение, а правда…
— Ты была в моем бункере? Видела меня?
— Да, это не было сном или видением, я там была. Я даже могу описать этот проклятый бункер, где ты находился. Постарайся все же объяснить, в чем дело.
— Я сам выбрал свой путь. В отличие от многих, я сделал это совершенно осознанно. Я поменял власть над миром на бессмертную душу, которая мне не принадлежит, но принадлежит одному только Творцу всего сущего. И я умру спокойно. Потому что этот мир, твой и мой, это совершенное творение Бога, мир нашего ребенка, который может родиться, и всех будущих поколений, продолжится после меня.
— Ты отказался от жизни ради этого?
— Да, я почему-то в последний момент решил, что законы Бога лучше, чем созданные мной.
— Ты не стал Антихристом?!
— Я не стал Богом.
— Как страшно все это, Иван. Мне кажется, что тот сон, что я видела недавно, продолжается, и я полностью потеряла чувство реальности. Я так ждала тебя, я так готовилась к этому, и я всегда знала, что мы обречены умереть.
— Почему ты говоришь «мы»?
— Я не буду жить, если не будешь жить ты. Ты говорил, что душа не принадлежит человеку. Не знаю, так это или нет. Но и мне кажется, что моя душа принадлежит не мне. Кому? Кому-то доброму. Богу? Да, конечно. И в моей душе кем-то, Им, значит, записано, что я принадлежу тебе, что я должна жить ради тебя, любить тебя и разделить твою судьбу.
— Как ты узнала это?
— Я очень хотела это узнать. Очень хотела. Я так старалась, я потратила много сил и времени, пока научилась читать то, что Бог написал в моей душе.
— А что еще написано обо мне в твоей душе? — спросил Иван.
— Еще там написано, что ты достоин действовать так, как считаешь нужным, дорогой мой, любимый Иван. Кто же убьет тебя?
— Это неважно, но исполнители уже определены. А ты, ты должна знать еще одну часть этой печальной правды, прежде чем мы расстанемся. Когда я умру, Бог уничтожит всякую память обо мне. На земле ничего не останется от меня: ни воспоминаний людей, ни документов, ни других свидетельств.
— Не понимаю, зачем это Ему надо?
— Потому что я, точнее то, что я собой представлял совсем недавно, — это аномалия. Это воплощение всех смертных грехов человечества, самый страшный из которых — презрение Бога. Пока будет существовать память обо мне, будет пример человека, который смог почти отведать плод с дерева жизни, презрев все законы, установленные Богом.
— Но почему же Бог допустил до этого? Раз Он допустил, значит… Значит, в этом нет твоей
