его, кинутся искать, и было ему важно продлить недолгие минуты случайной свободы. За короткое время лошади, найденные им тоже случайно, не впустят его в табун. Не прогонят, но и не примут; он был чужим среди себе подобных. Он видел, как напряженно разгадывают кони, кто он, откуда пришел. Для них он был не от мира сего.
Будто сочувствуя ему, предлагая скрасить одиночество, робко двинулась к Фавориту вороная кобыла. Молодая, нежная, с гладким отливом, с неожиданной для ее масти пышной светлой гривой. Вздрагивая ноздрями, она доверчиво, ласково потянулась к Фавориту. Тронулся с места, вернул ее назад сердитый вожак. Вороная прянула в сторону, увернулась от белозубого оскала.
Фаворит следил за игрой, заметил, как жеребец, распаляя себя, преследует кобылу. И вдруг по тонким, прочным его ногам, обжигая сухие мускулы, поднялось пламя. Как ножом, он срезал подковой и высоко подбросил траву.
И тут ясное, стеклянно-отзывчивое небо донесло до ушей звук автомобильного мотора. Табун не обратил на него внимания. Один лишь Фаворит, тоскливо вскинув голову, смотрел туда, где люди, ненадолго забывшие о нем, трубили тревогу.
К Грахову приближался самосвал, широкий, приземистый, чем-то похожий на самого Леху. Леха забавлялся, играя сиреной — из коротких, длинных сигналов выстраивалась басовитая морзянка. Подъехал, спрыгнул рядом, наклонился.
— Восемь — ноль в мою пользу, — возбужденно сказал он. — Драпанули!..
Ничего не поняв, Грахов тихо, измученно спросил:
— Лощадь на глаза не попадалась?
— Как? — почему-то развеселился Леха. — Она ж с тобой была? Неужели спрятал?
— Тонул я, — сказал Грахов. — Она меня, по всей вероятности, вытащила. Потом, видимо, отошла.
— Ну, братец, ты меня такими сказками не потчуй, — протянул Леха. — Лошадь его вытащила! Сбежала, факт!
— Она где-нибудь рядом, — боясь, что Леха разозлится, торопливо проговорил Грахов. — Она же хорошо воспитана.
— Чудик ты! — изумился Леха. — Говоришь так, будто она детдомовская. Верно, далеко не уйдет. Мы ж с тобой моторизованные. «И танки наши быстры…» Вставай, хватит утопленника изображать.
— Когда теперь доберемся? — Грахов присел, поеживаясь, посмотрел на солнце. Низкое, с густым красным налетом, оно уже почти не грело.
— Давно б добрались, — быстро и сердито сказал Леха. — Мне старик этот… Молчанов все испортил. Кто его просил указывать мне, где ехать. Если бы не он, по бетонке бы катили, давно б доехали. Знать надо Леху.
— Непростой он мужик, — сказал Грахов. — Интеллигент.
— Он-то! — Леха даже вздрогнул. — Да из самого простого народа он и есть. Всю жисть в навозе копался, лошадям хвосты чистил. А дома у него что? Рыбки да цветочки, коней повырезал из поленьев, по углам наставил — и вся тебе обстановочка.
— Нам его не понять, не доросли еще, — сказал Грахов, как бы подытоживая давние раздумья. — А что касается народа, то мы все из него.
— Да, такая философия, — сказал Леха, удивленный и польщенный тем, что Грахов сказал о нем, как о равном. — Нам их не понять. Они спокойно жить не дадут. Помню, как глянет этот старикашка — хоть раскалывайся во всех грехах, хоть с повинной иди… — поймав себя на том, что начал говорить лишнее, Леха осекся, но успокоился сразу: Грахов не слушал.
Леха взял его за плечи, повернул к кабине. Грахов пошатывался, а самого Леху крепко держал на ногах азарт. Был он похож на охотника, который, закончив гон, пускается в очередной. Напевая, Леха нажал на стартер, мотор послушно отозвался, помчал машину вдоль старицы. Неслись, круто повторяя каждый изгиб берега, заглядывая под каждый куст.
— Денек… — протянул Леха. — Работенка.
— Ни разу столько не пил я, Шавров, — простонал Грахов.
— Пора научиться…
Леха бросил самосвал на сизые заросли тальника, подминая, привстал, издал клокочущий вскрик — увидел табун! Широкое тупое рыло машины наезжало на коней, они ворохнулись в испуге.
— А ты плачешь, лошадей нет, — сказал Леха. — Смотри.
— Музейная редкость, — откликнулся Грахов, хватаясь за что попало: жестко мотало. — Последние аборигены.
Оба обрадовались, увидев Фаворита. Он стоял, не убегая от машины, спокойно наблюдая, свернет она в сторону или покатит на него. То ли зазевалась, то ли умышленно прибилась к нему вороная кобыла. Когда Леха нацелился в нее, чтобы отогнать, Фаворит осторожной рысью увел ее вперед.
— Попался, голубчик! — сказал Леха.
— Не трогай его! — зашевелился Грахов. — Его взять надо, а не гнать.
— А я не его, красотку эту, — сказал Леха. — Иначе не поймаем мы его. Ишь, пристала!
Фаворит понял: не его, а кобылу преследует машина. Резко, сердито тряхнув головой, покосился на нее, веля отстать. Вороная будто ослепла и оглохла, во всю прыть убегала от подстегивающего звонкого гула. Машина нагоняла их, и гудела теперь сама земля под ногами. Фаворит пустился резвым галопом. Ускорила свой бег и вороная, но видел Фаворит: оглядываясь часто, сбивает она себе дыхание, устает. Выкатив блестящие черные шары глаз, она неслась прямо, вовсе не догадываясь, что, сверни она вправо или влево, машина отстала бы. И Фаворит поскакал рядом, поддерживая ее, заботясь о ней.
Прыгало впереди, дробясь на косматые осколки, оранжевое солнце; земля, похолодевшая здесь, в низине, мякотью своей остуживала копыта. Долго летели по ней.
Машина упрямо мчалась за лошадьми, но даже она, железная, начинала сдавать; часто замигав, подала тревогу красная лампочка на панели управления.
Леха не заметил ее. Опьянел пуще прежнего — от озорства, от избытка веселой брызжущей силы. Он видел красивую черную спину кобылы, вспыхивающую белым дымом гриву, два струящихся впереди тела…
Земля, словно желая помочь лошадям, вздыбилась вдруг округлыми мшистыми кочками. Машина колотилась об них, кашлянула искрами; запахло жженой резиной, раскаленным металлом.
Леха лишь напружинился, туго зажал коленями дрожащую колонку руля.
Поддавался азарту и Грахов. Часто моргая, следил, как медленно, гнетуще медленно сокращается расстояние между капотом и крупом кобылы. Он помнил, что Леху нужно остановить вовремя, пока забава не превратилась в игру с огнем; несколько раз слово «стоп!» набухало у него на языке, и всякий раз он откладывал, считал, что еще рано. Да и не было пока ничего особенного; скачут лошади, как скакали бы без них.
Разогреваясь постепенно, Фаворит начинал находить в этом странном беге вкус, тоже входил в азарт. Он принял игру, но была еще вороная. Фаворит на полкорпуса опережал и вел ее, но вот повернуть с ней в сторону, чтобы сбить машину с ровного хода, ему не удалось. Взглянув на вороную, Фаворит понял, что бежит она на «втором дыхании», уже легко и свободно. И в глазах уже не было прежнего ледяного блеска безумия, они были веселые, доверчивые.
Фаворит учуял запах гнили раньше, чем увидел узкий клин болота. Остерегающе всхрапнув, повел глазами на кобылу, позвал ее к себе, отвалил в сторону. Вороная запоздала. Ее, неумело повторившую маневр, развернуло, и задние ноги увязли в цепкой грязи. Она коротко заржала, будто вскричала сдавленно, по-собачьи жалобно потянулась к Фавориту. Он возвращался.
— Теперь ловить будем, — сказал Леха. — Пока она выскочит, мы его и поймаем. Он забыл, что у него корда волочится. Я на эту веревочку и наеду колесом, а? Во башка варит!
Фаворит вернулся к кобыле, стоял возле нее, то опуская, то вскидывая голову. Он насторожился, машина двигалась к ним вкрадчиво, метр за метром. Натужно дернулась вороная. Часто заходили ее бока.
— Может, мне выйти и позвать его? — беспокойно заерзал Грахов. — Он же не дурак, поймет.
