Так проходит некоторое время. Незвидская начинает думать, что спокойное поведение Марии — следствие беседы со Смоляровым, которому перед его отъездом на посты она, Незвидская, рассказала о разговорах среди девушек. Ей, правда, тогда влетело от замполита за подозрения, высказанные в адрес командира, но она понимала, что нагоняй этот был сделан больше «для порядка». Теперь, видя, что капитан Моховцев хотя и появляется ежедневно в оперативной комнате, но уже не задерживается у столика Марии, не шутит с ней, и, не зная того, что замполит оставил разговор с комбатом и Марией до своего возвращения, она ставит это себе в заслугу.
— Наверное, сам подворотнички к гимнастерке подшивает, — тихонько подсмеивается Меретина, которая дружит с Незвидской. — Надо бы, девоньки, постирушку ему сделать.
Андрей дежурит на батальонном посту, как полноправный член офицерского коллектива. Он прошел придирчивую проверку у командира, и тот допустил его к самостоятельной оперативной работе.
А затишье в небе продолжается. На дежурстве тоскливо. Это чувствуют не только бойцы, но и командиры. На линиях связи все в порядке. Каждая смена батальонного поста хорошо знает свои обязанности, и нет необходимости напоминать телефонисткам, чтобы они проверяли посты. Девушки сами раз за разом докладывают обстановку. Особенно горько Земляченко: на его счету пока ни единого вражеского самолета.
Как-то вечером, во время такого спокойного дежурства, в оперативную комнату входит Моховцев. Андрей вскакивает и рапортует. Капитан идет к планшету, садится, вынимает из кармана футляр с очками и долго рассматривает карту дислокации, затем снимает очки и начинает неторопливо протирать их лоскутком замши. Он смотрит сквозь прозрачные стеклышки, то держа очки возле самых глаз, то отдаляя их от себя. Наконец опять забрасывает оглобельки за уши и читает оперативные документы.
В тишине, воцарившейся на батальонном посту, слышно, как шуршит бумага. Перевернув страницу журнала, Моховцев бросает долгий, внимательный взгляд на Чайку, которая сидит недалеко от дежурного, и задумывается.
Зина почувствовала на себе этот пристальный взгляд Моховцева и опустила глаза.
Зина пришла в эту часть в разгар боев на Волге. Капитан ничем не выделял ее среди других солдат, а в оперативной комнате был с ней подчеркнуто строг, как казалось Зине. Он мог беседовать и шутить с Марией, с Меретиной, Незвидской, Гуськовой — с кем угодно, но не с ней…
Вот только изредка, увидев ее одну, он подзывал ее, о чем-нибудь спрашивал и глядел такими грустными глазами, какими он никогда не смотрел на нее в присутствии других людей.
Зине всегда становилось неловко под этим взглядом. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ей, что командира совсем не интересуют ответы на его вопросы, что он спрашивает лишь бы спросить, и, скованная этим ощущением, она отвечала робко, нескладно, невпопад. Даже в минуты смертельной опасности, когда Моховцев вдруг взбирался к ней, на крышу волжского элеватора, и помогал вести наблюдение, ее не покидало чувство неловкости, вызванное появлением возле нее командира.
Андрей тоже заметил взгляд капитана и смущение Зины. На сердце юноши вдруг лег тяжелый камень. «Почему капитан так смотрит на нее? Что он задумал? Я здесь новичок, а они почти два года, вместе служат…» Мысли эти бросают Андрея в жар. «Но нет, — успокаивал он себя, — ничего плохого не случится! Ведь Зина серьезная девушка. Это не Манюня, которая по уши влюблена в командира».
Моховцев не спеша перевертывает журнал страницу за страницей. Шуршат листы. И в этом шуршании среди полной тишины лейтенанту слышится что-то зловещее. Но вот капитан поднимается и молча выходит из комнаты.
Земляченко берет журнал и папку с бумагами, чтобы положить их на место, и видит под ними футляр от очков. «Забыл!.. Что делать? Позвать и возвратить?.. Но ему уходить из оперативной комнаты нельзя. Послать кого-нибудь вдогонку? Кого?»
В это время зуммерит телефон. Андрей берет трубку. Моховцев!
— Оперативный дежурный лейтенант Земляченко!
Капитан говорит очень громко, и его голос слышат все девушки.
— Вы что, не слышите? Футляр, говорю, от очков. Найдите и пришлите… Пусть Чайка сейчас же занесет ко мне.
Зина поднимает глаза на Андрея. Ему кажется, что лицо девушки побледнело.
На лбу юноши выступают росинки пота.
— Вы слышите меня, лейтенант?
«Впрочем, что же здесь такого? Отнесет и вернется. Ерунда какая!» Земляченко механически проводит свободной рукой по лицу и твердо отвечает в трубку:
— Есть! Сейчас.
Трубка успокаивается. Зина не сводит взгляда с офицера. Возле своих столиков притихли девушки.
— Отнесите командиру футляр, — приказывает Андрей, резко повернувшись к Марии. — Слышите, Горицвет?
2
На второй день, как всегда в восемнадцать часов, смена лейтенанта Земляченко оставляет оперативную комнату.
Пожелав Грищуку счастливого дежурства, Андрей вышел во двор. Июльское солнце еще высоко стоит в небе. Раскаленные за день дома, нагретая земля, кажется, сами излучают тепло. Воздух душный, как перед грозой. Но небо чистое, ни единой тучки.
После бессонной ночи жара особенно размаривает. Ходишь словно ватой набитый. Сдав смену, телефонистки и дежурный офицер, не дожидаясь отбоя, ложатся спать. Но сегодня Андрей слишком возбужден. «Пойти выкупаться, освежиться», — размышляет он.
С этой мыслью лейтенант направляется через двор и, устало козырнув возле калитки часовому, выходит на разрушенную улицу. Перед штабом виднеется глубокая яма. Развалины двух домиков покрылись серой пылью. На поваленной, когда-то голубой стене лениво дремлет кот.
Андрей поворачивает в знакомый переулок, ведущий к речке. И вдруг замечает впереди девушек. Они уже сошли вниз и почти скрылись с глаз. Узнав Зину и Койнаш, лейтенант ускоряет шаг. Куда и усталость девалась!
— Эй, курносые! — зовет он. — Куда вы?
Эти солдаты после смены уже подчинены не ему, а командиру взвода управления Грищуку, и поэтому Земляченко может позволить себе с ними шутливый тон.
Девушки останавливаются. Лицо Зины полыхает жаром — такая духота на дворе!
— Вы куда?
— Купаться!
— Я тоже.
— Чудесно! — Татьяна Койнаш лукаво улыбается.
Андрей, идя рядом с Зиной, чувствует себя неловко, не может начать разговор. Даже зло берет!.. И в то же время идти вот так рядом, хоть краем глаза видеть ее, слышать ее переливистый грудной голос — как это чудесно! В оперативной комнате приходится сдерживать себя, чтобы не смотреть на нее, не раскрыть перед всеми своих чувств… А здесь…
Они спускаются дорогой все ниже и ниже под гору. Вот среди неглубокого ущелья открылась глазам белая известняковая тропинка, бегущая к каменным валунам, за которыми играет река.
— А вы смелый, товарищ лейтенант, — вдруг обращается Татьяна к Андрею.
Земляченко хмурится. «Много себе позволяет эта белокурая девушка! Что за намеки? Какое ей дело до меня? А впрочем, может, она о другом говорит?.. Она и сама смелая. Это она ведь во время недавнего налета стояла на гребне крыши».
Андрей невольно бросает взгляд на свою грудь, на серую полоску медали «За отвагу».
— Нет, я не о наградах, — усмехается Татьяна, заметив взгляд Андрея. — Я о том, как вы вечером
