как ее раздумья.
— Мне кажется, пешком мы бы шли быстрее, — заметила она однажды.
— Когда придется оставить лошадей, тебе еще будет их очень недоставать.
— И когда это произойдет?
— Судя по карте, примерно через десять дней пути.
— Лучше бы я шла пешком.
— Ты никогда не устаешь, — сказал По. — Признайся.
— Устаю, если долго не сплю. Или если несу что-нибудь очень тяжелое. Я устала, пока поднимала твоего дедушку по лестнице.
Он уставился на нее, вскинув брови.
— Ты поднимала моего дедушку по лестнице?
— Да, в замок Ранды.
— Проведя перед этим сутки в седле?
— Да.
Он рассмеялся, хотя она не видела в этом ничего смешного.
— Мне пришлось, По. Иначе бы все пошло прахом.
— Он весит вполовину больше, чем ты.
— Вот я и устала, пока несла его наверх. Тебе было бы легче.
— Я крупнее дедушки, Катса, и сильнее. И даже я бы устал, если бы перед этим провел ночь в седле.
— Мне пришлось. Выбора не было.
— Твой Дар куда больше, чем просто Дар убивать, — уверенно сказал По.
Она не ответила и после минутного раздумья забыла об этом. Ей снова вспомнился насущный вопрос — как иначе, ведь По все время ехал рядом.
В чем разница между мужем и любовником?
Назвать По своим мужем означало бы дать обещания о пока еще неизвестном будущем. Став его женой однажды, она останется ею навсегда. И не важно, сколько свободы По ей подарит — она всегда будет помнить, что это подарок. Ее свобода перестанет ей принадлежать, право даровать или ограничить ее перейдет к По. Не важно, что он никогда не станет ее ограничивать: когда свобода исходит от кого-то другого, она ей не принадлежит.
А если По станет ее любовником, будет ли она чувствовать себя пойманной, загнанной в рамки «навсегда»? Или ей останется ее собственная свобода?
Они лежали по обе стороны от догорающего костра, и внезапно Катсу посетило новое опасение. Что, если По даст ей больше, чем она сможет дать ему?
— По?
Судя по шороху, он повернулся на бок.
— Что?
— Что ты почувствуешь, если я оставлю тебя навсегда? Если сегодня стану твоей, а завтра уйду, не обещая вернуться?
— Катса, только глупец может пытаться держать тебя в клетке.
— Но скажи, каково это будет — всегда зависеть от моего каприза?
— Это не каприз. Это веление твоего сердца. Ты забыла, что мой Дар помогает понять тебя лучше, чем понимают другие. Если ты оставишь меня, я буду знать, что это не от равнодушия. Но если разлюбишь, я и это буду знать, и пойму, что ты поступаешь правильно.
— Но ты не ответил на вопрос. Что ты почувствуешь?
Он помолчал.
— Не знаю. Наверное, много всего. Но боль будет только одним из чувств, к тому же я готов рискнуть.
Катса посмотрела на верхушки деревьев.
— Ты уверен?
По вздохнул.
— Уверен.
Он готов рискнуть. Но вот в чем загвоздка: неизвестно, что из этого получится, куда приведет — может, и вправду, к такой боли, какую и представить себе нельзя.
Костер догорел, и Катсе стало страшно, потому что в тот самый момент, когда лагерь погрузился во тьму, она поняла, что тоже выбирает риск.
На следующий день приходилось только мечтать о ровной, прямой дороге, о быстрой езде и грохоте копыт, который заглушал бы все чувства. Вместо этого тропа вилась туда-сюда, вверх по холмам и вниз по оврагам, и Катса сама не понимала, почему еще не начала выть волком. Ночь застала их в лощине, где в тихий пруд впадал ручеек. Мох покрывал здесь стволы и землю, свисал с виноградных лоз, которые спускались с деревьев. Влага с него капала в пруд, сияющий зеленью, как мраморный пол во дворе замка Ранды.
— Ты как будто вся на нервах, — сказал По. — Может, поймаешь кого-нибудь? Я пока разожгу огонь.
Первым нескольким зверям, попавшимся на пути, Катса позволила сбежать. Ей казалось, что если она не будет торопиться и зайдет подальше в лес, то перестанет трястись от раздражения. Но когда много позже Катса вернулась в лагерь с лисицей в руке, ничего не изменилось. По спокойно сидел у огня, и она, почувствовала, что вот-вот взорвется, бросила добычу на землю у костра, села на камень и уронила голову на руки.
Внутри бушевал страх — неприкрытый леденящий страх.
Она повернулась к По.
— Я понимаю, почему мы не должны драться, когда один из нас разгневан. А можно драться, когда один из нас напуган?
Он посмотрел в огонь, спокойно обдумывая вопрос, а потом поднял глаза на нее.
— Думаю, это зависит от того, чего ты хочешь добиться схваткой.
— Я надеюсь, она меня успокоит. Примирит с тем… что ты рядом, — вздохнув, Катса потерла лоб. — Сделает меня самой собой.
Он посмотрел ей в лицо.
— И вправду, обычно так и происходит.
— По, давай поборемся?
Несколько мгновений он смотрел на нее, а потом отошел от костра и поманил за собой. Оглушенная, Катса шла следом, в голове стоял, такой гул, что мысли пугались, и когда они оказались лицом к лицу, она вдруг поняла, что просто молча пялится на По. Она тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться, но не помогло.
— Ударь меня.
Долю секунды он медлил, а потом замахнулся ей в лицо кулаком, и Катса молниеносно вскинула руку, ставя блок. Удар руки по руке вывел ее из оцепенения. Она будет с ним драться, и она одолеет его. Он еще ни разу на побеждал, и сегодня тоже не выйдет, несмотря на темноту и водоворот у Катсы в мыслях, потому что с первым ударом водоворот исчез без следа. Мысли прояснились.
Она била сильно и быстро — руками, локтями, коленями, ногами. Его удары тоже были сильны, но каждый удар, казалось, только придавал ей сил. Каждое дерево, в которое они врезались, каждый корень, о который спотыкались, помогали сосредоточиться. Она освоилась в этой схватке, и начался по-настоящему неистовый бой.
Когда Катса прижала По к земле, он уперся ей ладонью в подбородок и начал давить.
— Стой! — вдруг крикнула она. — Кровь. Я чувствую кровь.
Он прекратил вырываться.
— Где? Во рту?
