ночи: снова все кажется дьявольским наваждением, каким-то страшным кошмаром. В тот момент я чувствовал себя совершенно обессиленным.
Скоростной лифт в мгновение ока поднял меня на четырнадцатый этаж. Вот здесь, у лестницы, меня ударили по голове, то бишь «я» сам себя стукнул. А вот и студия, зал стереотелевизионной приемной станции, лаборатория. Здесь хранились все записи с техническими выкладками, формулами, расчетами и описанием изобретения.
Однако на обычном месте записей не оказалось и никаких материалов обнаружить не удалось. Я схватился за телефон:
— Алло! Это квартира Нилла Керсена?
Отозвался сонный, незнакомый мне мужской голос:
— Керсен улетел с профессором Бирмингем.
— Вы не ошибаетесь?
— Я же ясно сказал, улетел с профессором Бирмингем!
— Куда?
— На конгресс.
— На какой конгресс?
— На антивоенный конгресс, в Бодиэн.
— Когда они вылетели?
— Ровно в полночь.
Вот это сюрприз! Но в ту ночь, готовый ко всему, я уже ничему не удивлялся.
Приближался рассвет. Я не стал возвращаться домой и не раздеваясь улегся на диване в комнате отдыха рядом с лабораторией.
6
Из утренних газет я окончательно убедился, что попал в пренеприятный переплет, из которого не так-то легко выбраться.
С газетными отчетами я ознакомился в несколько необычной обстановке — в Государственном комитете по научным исследованиям, в кабинете министра. Это произошло после того, как мне удалось на время убедить министра, что мои умственные способности находятся, увы, не б лучшем состояний, правда, по не зависящим от меня обстоятельствам.
Рано утром раздался телефонный звонок и кто-то весьма вежливо, но не терпящим возражений тоном попросил меня явиться в Комитет по научным исследованиям ровно к двум часам пополудни для консультации с членами правительства по весьма неотложному делу.
Меня ввели в просторный комфортабельный кабинет министра. Однако на сей раз ни широкий кожаный диван, ни глубокие кресла, ни двери, обитые звуконепроницаемой материей, ни окна, занавешенные плотными гардинами, не создали у меня иллюзии уюта и полной изолированности от внешнего мира. Это объяснялось не только тем, что в кабинете, помимо министра, находился незнакомый мне человек, но главным образом тем, что в пристальном взгляде министра мне почудилась какая-то предвзятость, недоброжелательность, почти нескрываемое раздражение. Однако вначале весь разговор проходил в неизменно учтивой форме. При виде меня министр встал, вышел из-за стола и, протягивая руку, произнес:
— Прежде чем представить вас нашему гостю, позвольте от души поздравить вас, уважаемый профессор.
— Простите, господин министр, с чем именно?
Министр широко осклабился, словно норовя выковырнуть языком кусочек мяса, застрявший в зубах.
— Ну, ну, не скромничайте! Разумеется, с величайшим, эпохальным открытием, господин профессор.
Затем, не дав мне произнести ни слова, он представил присутствовавшего в кабинете незнакомца. Мы обменялись рукопожатием. Министр жестом пригласил нас за стол, на котором рядами стояли сверкающие хрустальные бокалы и бутылки виски.
Наполняя бокалы, министр заметил:
— В присутствии представителя сената вы можете быть предельно откровенным.
— Собственно говоря, мне непонятно, что именно хотят от меня услышать…
Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет буквально влетел Монсен. Его взъерошенный чуб и громоподобный бас сразу же внесли какую-то разрядку.
— Прошу прощения, господа! Задержался на совещании ревизионной комиссии, отчет, обсуждение финансов… Черт возьми, профессор, ну и кашу вы заварили!
Заметив, что все хранят молчание, как в палате тяжелобольных, Монсен оборвал свою тираду и укоризненно посмотрел на меня.
Министр поднял бокал:
— За ваше изобретение, профессор.
От удивления я только и нашелся, что сказать:
— Откуда вы о нем знаете?
Монсен сдвинул свои мохнатые брови:
— Дорогой Бирминг, в конце концов вы довольно длительное время экспериментируете в нашем телецентре, на наши средства, и я полагаю, что…
— Но достигнутые результаты — это всего лишь фикция.
— Фикция? — Министр сделал большие глаза.
— Разумеется, мы еще далеки от поставленной цели.
— Но разве не вы громогласно заявили о блестящем завершении экспериментов?
— Я?
Все трое уставились на меня. Монсен потирал лоб, остальные, чувствуя неловкость, заерзали в креслах.
Министр поставил бокал.
— Значит, господин профессор, вы опровергаете собственные слова?
— Прежде всего я хотел бы знать, что именно я говорил.
Министр резко повернулся, опрокинув бокал с золотистым напитком.
— Не взыщите, уважаемый профессор, но ваши слова… у нас такое впечатление, что вы, простите, не совсем в своем… словом, вы, вероятно, чрезмерно переутомлены.
— Так оно и есть, — с живостью подхватил я.
— Тут, как я вижу, собирались делить шкуру неубитого медведя? — презрительно бросил незнакомец.
— Прошу вас выражаться яснее, — попросил я.
— Читайте газеты — там сказано достаточно ясно, — заметил министр и, взяв из пачки, лежавшей на письменном столе, свежую газету, сунул ее мне.
«Микланс Трибюн»
Наш специальный корреспондент сообщает из Бодиэна:
После вчерашнего памятного выступления профессора Бирминга в клубе Бэклахэм его появление на Бодиэнском антивоенном конгрессе ни для кого не явилось неожиданностью. По мнению здешних
