«Ну, как?» — прочитал я немой вопрос в глазах моих собеседников, хотя никто не высказал его вслух.
— Я привык с уважением относиться к убеждениям моих противников и терпеливо выслушивать их точку зрения. — Надо же было сказать хоть что-то!
— О чем вы говорите? — гневно спросил министр.
Было видно, что он очень нервничает и с каждой минутой становится все раздражительнее.
— О газетном отчете, разумеется.
— Но какого же противника и чью точку зрения имеете вы в виду?! Мало того, что вы разгласили совершенно секретные сведения, являющиеся государственной тайной, и тем самым нарушили условия, поставленные при заключении с нами контракта. Вы еще усугубляете вину, используя секретные материалы в целях антиправительственной, враждебной пропаганды!.. И после этого вы еще смеете поучать нас относительно свободы мнений? Разумеется, нельзя отрицать ваши заслуги как выдающегося ученого, мы ценим ваш авторитет в научном мире. Но всему есть предел. Мы никому не позволим посягать на престиж микланского правительства! Вы ведете слишком серьезную игру, профессор, как бы вам не пришлось раскаиваться!
Вот как далеко зашло дело, уважаемый читатель! Припертый к стенке, не видя иного выхода, я решил разом разрубить гордиев узел:
— Да ведь я не был в Бодиэне!
7
Смысл моих слов, очевидно, не сразу дошел до них. Первым 'опомнился представитель сената, долговязый, малоподвижный* человек с острыми, пытливыми, бегающими глазками.
— То есть как это вы не были в Бодиэне? Ведь в газете черным по белому написано ваше имя! Денни Бирминг — это вы? Или тут какая-нибудь ошибка?
— Людям свойственно ошибаться, никто из нас не застрахован от ошибок, — неуверенно произнес Монсен.
— В данном случае вы действительно глубоко заблуждаетесь, — заверил их я.
— Как прикажете вас понимать? — строго спросил министр.
— Вам может показаться, что я сошел с ума. И не вы первый пришли к такому заключению.
— Как ни печально, но вы, профессор, производите именно такое впечатление, — процедил министр.
Монсен попытался спасти положение:
— После столь головокружительного успеха не мудрено…
— От этого вы тоже отрекаетесь? — министр развернул другую газету. — Репортер уверяет, что получил от вас презабавное интервью! Вот, полюбуйтесь.
«Слабенден»
Нашему корреспонденту удалось перехватить профессора Бирминга на аэродроме, где он в обществе молодого ученого Нилла Керсена ожидал самолет, вылетающий в столицу.
— Разрешите задать вам несколько вопросов, господин профессор.
— К вашим услугам. — Профессор поклонился.
— Какое значение имеет ваше изобретение?
— Я уже говорил об этом на конгрессе. Теледвой пики — живые существа, следовательно, перед ними открывается широкое поле деятельности во всех сферах.
— В научно-фантастических романах часто описываются восстания роботов против их создателей. Не грозит ли и нам такая опасность со стороны телелюдей? Вы, кажется, тоже высказали такое опасение.
Профессор Бирминг загадочно улыбнулся.
— Бунт бунту рознь.
— Не откажите в любезности, господин профессор, объяснить, какой смысл вы вкладываете в эти слова?
— Теледвойники в точности воспроизводят положительные и отрицательные качества того конкретного человека, чьей копией они являются. Все зависит от субъекта, с которого они репродуцированы. Само собой разумеется, субъект, может оказаться подлецом, негодяем, деспотом — встречаются же такие типы в жизни.
— В последнее время ваши философские воззрения претерпели поразительные изменения. Чем объяснить, что вы выступили на конгрессе поборником нового общественного строя, организованного на принципах коллективизма?
— Оставаясь по-прежнему противником какого бы то ни было подавления личности, я убежден, что не может быть подлинно свободным человек, не сознающий себя частицей коллектива — общества, ибо только оно может гарантировать свободу личности. Ведь истинная свобода предполагает безграничную свободу действий. И только общество может предоставить человеку широкое поле деятельности, возможность проявить ничем не ограничиваемую творческую инициативу. Иначе говоря, общество расширяет рамки личной свободы индивидуума. Это непреложная истина, логически вытекающая из самой сути моего открытия. Поэтому у меня есть все основания утверждать, что перемены в моих взглядах обусловлены самой жизнью, ее развитием в эволюцией.
К сожалению, интервью с профессором Бирмингем пришлось прервать, так как в этот момент объявили посадку на самолет. Поднявшись по трапу, профессор обернулся и, улыбаясь, дружелюбно помахал нам рукой.
Хотя интервью было кратким, мне потребовалось довольно много времени для его тщательного изучения. Наибольший интерес для меня представил не столько сам диалог, на мой взгляд несколько гротескный, сколько анализ собственных умозаключений и воззрений по поводу вопросов, которые задавали моему теледвойнику. «Репродуцированный Бирминг» не так скрытен, как я… Нет, нет, пора рассказать обо всем начистоту», — подумал я. Вспомнив. какой оглушительный удар по голове нанес мне «бунтарь», я решил прибегнуть к помощи правительства для поимки и обезвреживания беглеца. Ведь в конце концов это все-таки не живой человек, а аппарат, искусное творение человеческих рук и мозга.
— Господа, — торжественно произнес я, — эти высказывания принадлежат не мне, а моему теледвойнику, «репродуцированному Бирмингу».
Будь я не столь взволнован, зрелище, представшее моему взору, показалось бы, вероятно, весьма комичным! Монсен растерянно заморгал глазами, долговязый представитель сената смешно, словно гусак, вытянул шею, а министр с закушенной нижней губой был похож на азартного игрока, проигравшего все свое состояние.
— Ре-репродуцированный Бирминг? — он заикался от волнения.
— Совершенно правильно.
— Что все это значит? — он по-прежнему недоумевал.
— Это значит, что экспериментальный электронный аппарат под воздействием биотоков и впервые примененных мною лучей вчера вечером «ожил».
— Ожил?
— Да.
— Но…
— Вас интересует, почему я допустил, чтобы он убежал?
— Разумеется!
— Передатчик был выключен вовремя.
