катастрофически не хватало. Возник очередной «дефицит». Кто-то из ответственных руководителей, кажется, Миттаг, обратился к западным немцам с просьбой помочь. Западные братья тут же откликнулись.
Однако, когда вся партия обуви была поставлена, одна из восточногерманских газет напечатала отчет о том, что промышленность ГДР перевыполнила плановые задания и полностью обеспечила восточногерманское население обувью.
Нас, знавших пропагандистские трюки и похлеще, эта рядовая инсинуация не впечатлила. Бар же плавился от ярости.
— Как можно такое позволять! Вам сделали добро, ваши люди не останутся босыми. Так и скажите тихое спасибо! Или промолчите. Зачем же распространять громогласную ложь?!
Мы ведь за это никакой платы не требуем, как, впрочем, и за все остальное, например, за многие миллионы марок, которые мы предоставляем каждый год просто так, не требуя ничего обратно.
— А почему вы «просто так» отчисляете колоссальные суммы ГДР, а не, например, голодающим Абиссинии?
Нервно ходивший по комнате Бар вдруг остановился, растерянно-удивленно глянул на нас, словно я поинтересовался ни с того ни с сего, откуда берутся дети, выпрямился и сухо отрезал:
— Wir sind doch alle Deutsche! (Мы же все немцы!)
В конце своего проникновенного монолога я все же не удержался и решил забить гвоздь по самую шляпку.
— А во избежание каких-либо недопониманий, Юрий Владимирович поручил нам информировать вас лично по всем возникающим вопросам.
Надежда на то, что упоминание грозной фамилии Андропова обратит в бегство младшего по братству министра, оказалась тщетной.
Наоборот, имя это привело его в сильное возбуждение, он резко встал и прошелся по кабинету, громко приговаривая:
— Информировать, информировать! Терпеть не могу этой казенщины. Мы же друзья, должны вот так сидеть за столом и делиться идеями ради общего дела, а не информировать друг друга. У друзей должна быть в этом внутренняя потребность, общаться и откровенно разговаривать друг с другом. Откровенно!
Министр был прав: подозрительность, чаще всего необоснованная, была завезена нашими соотечественниками в Берлин из Москвы, и тут, словно инфекция, бурно распространилась, приобретая порой самые неожиданные формы.
Немного успокоившись, он вернулся на место.
— Пейте кофе.
Кофепитие немыслимо без сливок и светской беседы, которая у нас никак не складывалась. Министр это почувствовал и сделал последнюю попытку придать ей светский тон.
— Скажите, вы не в курсе того, как прошло шестидесятилетие Брандта?
Я был готов съязвить по поводу того, что не нашел себя в списке приглашенных гостей, но он не дождался моего ответа.
— В каком-то журнале, кажется, в «Шпигеле», была маленькая информация по поводу того, что ко дню рождения Вилли Брандта русские вручили ему свой традиционный подарок: большую банку черной икры. Это ваша акция?
Припертый ссылкой на солидный журнал, я признался. Но этого оказалось недостаточно.
— Это понятно. Меня интересует, чья это была инициатива — ваша или…
— Это был подарок Генерального секретаря КПСС Леонида Ильича Брежнева, — четко с артикулировал я, имитируя скрытую гордость своей близостью к интимным сторонам отношений людей высокостоящих.
Министр оказался меньшим подхалимом, чем его лекарь, и не стал изображать на лице восторга. Вместо этого он встал, давая понять, что аудиенция окончена.
— Мне было приятно познакомиться с вами, товарищ министр, — произнес я пустую светскую фразу, пожимая его руку.
— Да-да, конечно, — согласился он.
Возвращались мы молча. Громыхавший где-то сзади, в багажнике, мотор «татры» не располагал к обмену мнениями.
Не знаю, о чем думал мой спутник, но я был огорчен тем, что не пришелся по душе человеку, о котором за последнее время узнал столько интересного, а мог бы. С Мильке мне довелось встретиться и позже, но изменить его прохладное отношение к себе я так и не смог, о чем сегодня, много лет спустя, сожалею. Каждый человек сам по себе интересен, много повидавший и переживший — уникален.
Виктория
В один из морозных предновогодних дней уходящего, 1973, года я был вызван к шефу, которого застал стоящим за рабочим столом, как в тот памятный день выяснения отношений с Громыко. Щеки непривычно розовели, то ли от мороза, то ли от волнения. Поздоровавшись, он еще прошелся в полном молчании по кабинету, как всегда на прямых ногах и сильно раскачиваясь.
— Я только что вернулся от Леонида Ильича, — медленно заговорил он, опускаясь в кресло и указывая мне на стул.
Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Брежнев и Андропов в течение нескольких часов подводили итоги четырехлетних усилий по стабилизации советско-западногерманских отношений.
Большую часть несомненных заслуг Брежнев приписывал «коллективному руководству», что в те времена означало — себе самому.
— Мы очень мудро поступили, что в 69-м году, вопреки мнению некоторых, пошли на этот смелый шаг, — резюмировал он. — И ты, Юра, был абсолютно прав, когда настоял на форсировании процесса. А главное, включился в него сам. Иначе дело растянулось бы на многие десятилетия, как переговоры с американцами по разоружению: шаг вперед, два назад, два вперед, три назад!.. И все это сопровождается шумом в конгрессе, в прессе. Президент— за, оппозиция — против, пустая говорильня! Разве в такой обстановке можно решить что-либо путное?
— Подвесить проблему и бесконечно долго мусолить ее — это как раз то, к чему сегодня стремятся американцы, — не преминул вставить Андропов.
К слову, Брежнев вспомнил, как в разговоре с ним Брандт в шутку позавидовал тому, что у Генерального секретаря отсутствует оппозиция. Канцлер пожаловался, что одну треть рабочего времени он тратит на уговоры партнеров по коалиции, две трети на урезонивание оппозиции.
— Ведь с оппозицией как получается! — увлеченно пересказывал Брежнев Брандта. — Не поставишь ее в известность— тут же припишут закулисный сговор, лучше всего с Москвой, проинформируешь — на другой день все будет в газетах! Кто после этого будет с тобой вести переговоры?
Возбужденный Андропов хотел как можно детальнее передать все только что происшедшее у Брежнева с тем, чтобы еще раз пережить приятные минуты. Несомненно, я был для него в этом смысле оптимальным слушателем, стоявшим у истоков событий, о которых шло повествование.
— А ты знаешь, что самое интересное? Кто-то подбросил Леониду Ильичу заключение, сделанное самими западными немцами. Так вот, согласно их подсчетам, за время наших с ними переговоров в рамках «восточной политики» из министерства иностранных дел Германии утекло только в прессу более 60 информаций по поводу предварительного обмена мнениями, не подлежавших публикации.
Леонид Ильич справедливо заметил: «Какие могут быть переговоры с участием газет? Это же всенародное обсуждение!» Я полностью согласен. В данном случае образуется порочный круг: предположим, у Громыко информация не утекает, но зато вылезает на том конце, из МИДа Германии, а оттуда распространяется по всему миру. Кому от этого легче? Естественно, при таком хаосе и всемирном ажиотаже ни о чем путном договориться невозможно.
Леонид Ильич прямо сказал: «Я по твоему каналу почти пять лет напрямую и быстро с Брандтом все
