В словосочетание «хрустальный улей» Дмитрий Кедрин вкладывал свою мечту об идеальном городе и, возможно, что оно возникло под влиянием прочитанной им книги Томмазо Кампанеллы «Город Солнца». Отсюда и возникают гипотетические предположения — во-первых, что название «1902» придумано редактором журнала «Звезда Востока», по той причине, что историческая повесть напечатана была в этом журнале (№ 1, 1966 г.) в отрывках и первородное название поэмы при такой публикации большинству читателей ни о чем не говорило; и, во-вторых — в предоставленном для публикации произведении [2] с авторским названием «Хрустальный улей» отсутствовала глава в которой, вероятнее всего, устами Гирша Леккерта рассказывалось об удивительном городе настолько увлеченно и горячо, что впечатлительная Соня полюбила рассказчика платонически неразделимой любовью («Все, что Леккерту снилось, увидит она наяву»). И похоже, что рассказ этот в устах Гирша Леккерта имел такие нюансы, которые косвенно соотносились с кедринской эпохой, высвечивали действительность с неприглядной стороны — это и послужило причиной уничтожения одной из глав рассматриваемой поэмы. С другой стороны можно заметить, что канвой сюжета в поэме послужили параллельные моменты из биографии самого Дмитрия Кедрина. Свою жену, Людмилу Дмитриевну Кедрину, поэт называл Миля. Жену Леккерта зовут Малка. В именах Миля и Малка объединяющей константой является аллитерационная перекличка двух одинаковых звуков. О том, что это совпадение носит не случайный характер, говорит следующий момент из воспоминаний Светланы Кедриной: «Когда отец читал <…> маме, она плакала и спрашивала: «Это обо мне? — «И обо мне тоже», — отвечал отец» [1, стр. 106].
Известно, что в детстве Дмитрия Кедрина воспитывали две женщины, являвшиеся родными сестрами — Ольга и Людмила. Причем, в воспоминаниях об отце дочь поэта повествует, что с дедом (Иваном Ивановичем) и бабушкой (Неонилой Васильевной), имевших пятеро детей, остались именно эти две сестры «старшая, двадцатилетняя Людмила, некрасивая, засидевшаяся в девушках и младшая — прелестная, романтичная… Ольга». При этом сообщается, что «Иван Иванович не пожалел ста тысяч приданного», чтобы выдать старшую дочь замуж [1, стр. 4]. Эти подробности из биографии Дмитрия Кедрина выписаны здесь потому, что именно они послужили становлению и развитию сюжета в исторической повести «Хрустальный улей». Но судите сами… У раввина Немзера две дочери, младшая — прелестная Соня и старшая — некрасивая и тучная Двойра. И Немзер, когда Соня отказывается выходить замуж за предпринимателя Цукермана, предлагает тому в жены Двойру, и чтобы поколебать возможный отказ, прилагает к своему компромиссному предложению «приданого тысяч на двадцать» (Глава 10).
И поскольку биографические элементы из жизни самого Кедрина так или иначе, как нами замечено, трансформированы в поэме, следует упомянуть, дополнительно к сказанному, следующие факты, сопутствующие рождению поэта: «Сказала ли она о том, кто отец ребенка — неизвестно а мать, зная крутой нрав мужа и его вздорность, сейчас же отослала младшую дочь <…> в знакомую молдавскую семью, неподалеку от Балты, где Ольга родила сына <…> Ольге удается уговорить Бориса Михайловича Кедрина усыновить ее ребенка, и здесь же, в Юзово, точнее, на Богодуховском руднике, предшественнике нынешнего города Донецка, за большие деньги поп окрестил ребенка, записав его сыном Бориса Михайловича и Людмилы Ивановны Кедриных».
Повышенный интерес Дмития Кедрина к многовековой истории Российского государства хорошо известен. Отсюда следует, что при изучении исторического материала мимо внимания поэта, конечно же, не могла пройти тайна рождения Петра Великого, постоянный интерес государя к этой проблеме и горькая реплика, брошенная в лицо государыне: «Скажи, кто мой отец?» И, разумеется, что этот сакраментально интроспективный вопрос интересовал подрастающего поэта мучительно и беспрерывно, ибо являлся для него чуть ли не родовой травмой. И, весьма вероятно, что ему удалось раскрыть эту тайну, ибо Светлана Дмитриевна Кедрина в своих воспоминаниях сообщает: «Незадолго до трагической смерти отца мама спросила его, будто провидя будущее: «Митечка, а кто же все-таки был твоим настоящим отцом? Если с тобой что-нибудь случится, что я скажу детям?» — «Я когда-нибудь тебе расскажу то, что мне известно, хотя, по правде говоря, известно мне немного». Но даже то, что отец знал, рассказать он маме не успел» [1, стр. 6].
Исходя из собранной и проанализированной информации следует вероятность того, что тайна рождения Дмитрия Кедрина могла быть отображена в произведении «Хрустальный улей», но Людмила Ивановна Кедрина не захотела ознакомить с этой тайной общественность и по этой причине уничтожила некоторые главы исторической повести. Соображения по этому поводу высказаны и зафиксированы ею самой в письме, написанном 12 апреля 1987 г. Гавриле Никифоровичу Прокопенко — переводчику стихов ее мужа на родственный язык: «24 апр. в «Книжном обозрении» <…> появится повесть в стихах (1000 строк) Дм. Бор. «Хрустальный улей» <…>, — пишет Л. И. Кедрина и высказывает опасение, что «после публикации поэмы все будут называть Д. Бор. евреем (он русский из древнего рода). Живя на Чечелевке[42], поэт изучил еврейский язык, т. к. Чечелевка была еврейским гетто» [4, стр. 63].
И здесь, в результате проведенного исследования, само собой возникает вопрос — почему, все-таки, Людмилой Ивановной Кедриной в письме делается упор на то, что ее муж «русский из древнего рода»? — ведь это же, в любом случае, не совсем так, поелику по материнской линии генетические корни поэта имеют польско-дворянское происхождение. И, в конце концов — откуда у поэта Дмитрия Кедрина наблюдается на протяжении всей его трагической жизни архетипического рода тяга к художественному отображению исторических перипетий, выпавших на долю еврейского народа?.. Причем, в этой, исходя из написанных им текстов, прирожденной тяге отношение не просто сочувственное (с доскональным знанием еврейских традиций — и религиозных корней, и буднично-светских), но скорее всего родственное. Обозначенный момент в его творчестве носит явный характер не только в поэме «Хрустальный улей», но и в драме «Рембрандт», в которой одним из положительных персонажей является ученый талмудист Мортейра — учитель Спинозы; или, например, поэма «Пирамида», написанная в 1940 году, в которой поэт осмелился высказать мнение о строителях этой пирамиды на те времена весьма для него опасное: «И сотни тысяч пленных иудеев / Тесали плиты, / Клали кирпичи». И в завершение этой поэмы, не убоявшись сталинского официоза, поэт напишет [3, стр. 257]:
Мне помнится какой духовный переворот в моей душе произвела поэма «Пирамида», впервые
