Дочь Зотика взяла его за локоть – на этот раз жест был гораздо более официальным, как он отметил, и они сделали несколько шагов внутрь дома.
– Пертений, дорогой друг, ты позволишь мне в полной мере насладиться визитом этого человека? Прошло так много времени с тех пор, как я беседовала с кем-нибудь, кто видел моего дорогого отца.
Она отпустила Криспина, повернулась, взяла под руку секретаря, тем же твердым и дружеским жестом, и плавно повела его в противоположную сторону, к все еще открытой двери.
– Так мило с твоей стороны было зайти только для того, чтобы проверить, не слишком ли утомило меня празднование Дайкании. Ты такой верный друг. Мне так повезло, что столь могущественный человек интересуется моим здоровьем.
– Не такой уж могущественный, – сказал секретарь, неловко махнув свободной рукой, – но – да, очень, в самом деле меня очень интересует твое благополучие. Дорогая девочка. – Она отпустила его руку. Похоже, он собирался задержаться, посмотрел на нее, затем на Криспина, который стоял, сложив руки на груди, и приветливо улыбался ему в ответ.
– Мы, э, должны как-нибудь вместе поужинать, родианин, – сказал Пертений через секунду.
– Обязательно, – с энтузиазмом согласился Криспин. – Леонт так прекрасно отзывался о тебе.
Секретарь Леонта еще секунду поколебался, хмуря высокий лоб. У него был такой вид, словно ему хотелось задать великое множество вопросов, но затем он поклонился Ширин и вышел на портик. Она тщательно закрыла за ним дверь и постояла, прислонившись к ней лбом, спиной к Криспину. Оба молчали. Они услышали с улицы звяканье сбруи и приглушенный стук копыт коня отъезжающего Пертения.
– О, Джад! – сказала дочь Зотика, голос ее звучал приглушенно от дубовой двери. – Что ты должен был обо мне подумать?
– Я и правда не знаю, – осторожно ответил Криспин. – Что я должен был о тебе подумать? Что ты тепло встречаешь друзей? Говорят, в Сарантии танцовщицы опасны и аморальны.
При этих словах она обернулась, прислонившись спиной к двери.
– Я не такая. Люди хотели бы видеть меня такой, но я не такая. – Она не носила украшений, не красила лицо. Ее темные волосы были подстрижены довольно коротко. Она выглядела очень молодо.
Он помнил ее поцелуй. Притворство, но умелое притворство.
– Неужели?
Она снова покраснела, но кивнула.
– Правда. Ты должен был догадаться, почему я сделала то, что сделала. Он приходит почти каждый день с конца лета. Половина мужчин в Императорском квартале считает, что танцовщица должна опрокинуться на спину и раздвинуть ноги, стоит им только помахать ей драгоценным камнем или куском шелка.
Криспин не улыбнулся.
– Они то же самое говорили об императрице в свое время, не так ли?
Ее лицо стало печальным; он внезапно увидел в этом выражении лицо ее отца.
– В свое время это могло быть правдой. Когда она встретила Петра, она изменилась. Это мне понятно. – Она оттолкнулась руками от двери. – Я неблагодарная. Твой ум только что выручил меня из очень неловкого положения. Спасибо. Пертений безобиден, но он разносит сплетни.
Криспин посмотрел на нее. Он вспомнил жадное выражение лица секретаря вчерашней ночью, его глаза, перебегающие с императрицы на него и снова на Аликсану с ее длинными распущенными волосами.
– Возможно, он не столь безобиден. Сплетники не безобидны, знаешь ли, особенно если они обижены.
Она пожала плечами.
– Я – танцовщица. Всегда ходят разные слухи. Выпьешь вина? Ты действительно приехал от этого негодяя, моего так называемого отца?
Эти слова были произнесены легко, небрежно. Криспин заморгал.
– Да, выпью. Да, от него. Я бы не сумел придумать такую небылицу, – ответил он так же мягко.
Ширин прошла мимо него, и он двинулся вслед за ней по коридору. В конце коридора находилась дверь, выходящая во внутренний двор, с маленьким фонтаном и каменными скамьями, но сидеть под открытым небом было слишком холодно. Ширин свернула в красивую комнату, где в очаге горел огонь. Она один раз хлопнула в ладоши и шепотом отдала приказ служанке, которая тут же появилась в комнате. Кажется, к ней полностью вернулось самообладание.
Зато Криспин обнаружил, что ему не просто сохранять свое.
На деревянном, обитом бронзой сундуке, стоящем у стены рядом с очагом, на спине, словно брошенная и забытая игрушка, лежала птица из кожи и металла.
Ширин отвернулась от служанки и проследила за его взглядом.
– Это, собственно говоря, подарок от моего бесконечно заботливого отца. – Она бледно улыбнулась. – Единственная вещь, которую я получила от него за всю жизнь. Много лет назад. Я написала ему, что приехала в Сарантий и меня приняли танцовщицей к Зеленым. Не знаю, зачем я ему об этом сообщила, но он действительно ответил. В тот единственный раз. Он мне велел не становиться проституткой и прислал детскую игрушку. Она поет, если ее завести. Он их делает, как я понимаю. Своего рода увлечение. Ты когда-нибудь видел такую птицу?
Криспин сглотнул и кивнул головой. Он слышал в тот момент, – не мог не услышать, – голос, вскрикнувший в Саврадии.
