так.
А потом, слава богу, опять стало легче. И утром, перед занятием по кулинарии, когда Крис обнял меня за плечи и прошептал: «Ну, как ты?», я смогла улыбнуться и ответить: «Намного лучше». Конечно, я все еще не могла уснуть, изобретая изощренные планы мести Люку, но будущее уже не выглядело таким мрачным. Оно больше не напоминало пустыню после пронесшегося смерча.
Меня снова начали забавлять вещи, которые забавляли раньше, когда я только-только появилась в Клойстерсе. Например, перепалки между пациентами. В понедельник вечером Чаки и Эдди сцепились из-за пастилок. Из-за черных, разумеется. Эдди орал на Чаки:
– Когда я сказал, что ты можешь взять одну, я не имел в виду, что это будет черная!
Чаки стояла вся красная и была ужасно расстроена:
– Боюсь, что теперь уже мало что можно изменить.
И она высунула язык, демонстрируя то, что осталось от пастилки.
– Хочешь? – спросила она, подойдя к Эдди. – А? Вокруг раздались одобрительные возгласы: «Молодец, Чаки!», «Верни ему его черную пастилку!»
– Боже мой – восхищенно воскликнул юный Барри. – Ты мне почти нравишься, Чаки!
58
На этой же неделе стало ясно, что мои страхи полностью не исчезли. Они просто набирались сил, чтобы нанести новый мощный удар. Это напоминало игру в космических пиратов. Воспоминания пикировали, как ракеты. Они сыпались все чаще и чаще, с каждым разом становясь все постыднее и болезненнее. Поначалу я справлялась с ними довольно ловко.
Плачущая Бриджит умоляет меня бросить наркотики. Разрушаем эту картинку – пафф!
Я занимаю деньги у Гэза, зная, что он на мели, а потом не отдаю – бам! Прихожу в себя на полу у себя в спальне, в сумерках, долго не могу сообразить, утро сейчас или вечер, – бац!
Отпрашиваюсь с работы по болезни в выходной Мартины, так что ей приходится в этот день выйти на работу, – вжжик!
Просыпаюсь в чужой постели с незнакомым мужчиной, не могу припомнить, занимались мы с ним сексом или нет…
Тут моя защита стала сдавать.
Воспоминания становились все обширнее и существеннее, и между ними уже почти не было промежутков. Я несла значительные потери. Сражаться становилось все труднее.
Люк ведет меня на вечеринку. Я не в себе до такой степени, что он вынужден увести меня в девять вечера, – пуме!
Выпиваю бутылку шампанского, которую Хосе подарил Бриджит на день рождения, потом вру, что это не я, – бах!
Говорю Люку, что Бриджит – шлюха, потому что мне кажется, что он на нее заглядывается, – один мой солдат убит.
Прихожу на открытие выставки с Люком, а ухожу с каким-то парнем по имени Джерри – и еще один убит.
Страшные мысли сменяют друг друга все быстрее и быстрее.
Заявляюсь к Уэйну в четыре часа утра, бужу всю квартиру, потому что мне срочно нужен валиум, – бабах!
Анна говорит, что не хочет стать такой, как я, – бам!
Меня увольняют с работы – бах! Еще раз увольняют – трах!
Забываю застегнуть юбку сзади после похода в уборную на одной вечеринке, и весь вечер все думают, что это у меня такой прикид по моде восьмидесятых, – гора трупов.
Кровь идет носом через день – пуме!
Просыпаюсь с синяками и не могу понять, откуда они взялись, – бамс!
Прихожу в себя в больнице. Подключена к монитору и вся опутана проводами – еще один наповал.
Соображаю, что мне промыли желудок, – опять убит.
Ясно понимаю, что могла умереть, – убит, убит, убит.
Игра окончена.
После собрания Анонимных Наркоманов в четверг и пятинедельного пребывания в Клойстерсе для меня, наконец, настал день прозрения.
Все началось вполне обыкновенно. Покончив со своими обычными занятиями, мы в восемь часов отправились в библиотеку. К моему разочарованию, и на этот раз к нам пришла женщина. Уже другая женщина. Но к тому времени я уже вдоволь наслушалась фантазий Фрэнси и подозревала, что ее рассказы на тему «на занятиях Анонимных Наркоманов столько мужиков!» – всего лишь одна из ее сказочек. Женщину звали Джини, она была молодая, стройненькая и симпатичная. Каждое слово Джини отзывалось во мне дрожью узнавания. Я быстро двигалась к ужасному открытию, к полному осознанию того факта, что я наркоманка.
Джини начала свой рассказ так:
– К тому времени, как я бросила принимать наркотики, в моей жизни не осталось больше ничего. У меня не было ни работы, ни денег, ни друзей, ни связей, ни самоуважения, ни достоинства.
