давно я чуть не умерла от него. Стоит ли продолжать? Стоит? Да! Я наклонилась к своему кокаину, к своему лучшему другу и спасителю, и… глубоко вдохнула.
66
Очнулась я в больнице.
Правда, придя в себя, я не сразу поняла, что это больница. Изо всех сил я старалась выплыть из глубин сна на поверхность. По идее, я могла оказаться где угодно. В чьей угодной постели. Пока я не открыла глаза, можно было допустить, что это любая из миллионов постелей на земном шаре.
Только увидев трубочку, идущую от моей руки, и ощутив этот особенный запах больничной дезинфекции, я наконец поняла, где нахожусь. Я не имела ни малейшего представления, как тут оказалась. И что со мной произошло. Но это чувство, будто тебя оставили все на свете! Будто ты стоишь на краю земли и заглядываешь в бездну. Пустота – снаружи и внутри. Какие ужасающе знакомые ощущения! Я не испытывала их больше двух месяцев и успела забыть, как они невыносимы, действительно невыносимы! И, конечно, чтобы избавиться от них, мне сразу захотелось… что-нибудь принять.
Так что же, интересно, со мной случилось?
Я смутно помнила прогулку по вечерним, ярко освещенным улицам с моим новым другом Тьернаном. Потом мы зашли в еще один паб и выпили еще, и опять нюхали кокаин. Стоило проклюнуться легкой паранойе, как я заглушила ее пригоршней недавно приобретенного темазепама. Кажется, я танцевала в том, другом пабе, и казалась себе лучшей в мире танцовщицей. У-ух, как отвратительно!
Потом мы с Тьернаном отправились в следующий паб, где достали еще коки. Потом в следующий. Потом, наверно, в еще один. Точно я уже не помнила. А потом поехали с тремя, а может, и с четырьмя его друзьями к кому-то на квартиру. Было уже темно. И мы еще приняли по парочке экстази. Кроме каких-то вспышек и сцены в ночном клубе, которые, возможно, были плодом моего воображения, я больше ничего не помнила.
Послышался чей-то плач, судорожные всхлипы. Наверно, мама. Я с трудом открыла глаза, и то, что я увидела, только усилило мою и без того беспросветную тоску. Плакал отец.
– Не надо, – прохрипела я. – Я больше не буду.
– Ты уже это говорила, – он содрогался от рыданий, закрыв лицо руками.
– Обещаю, – с трудом выговорила я. – На этот раз все будет по-другому.
Оказалось, меня сбила машина. По словам шофера, я выскочила прямо на нее, и не было никакой возможности меня объехать. В полицейском рапорте я значилась как «сумасшедшая». Мои новые приятели тут же разбежались, бросив меня одну на проезжей части. Сказали, что мне исключительно повезло – я отделалась огромным синяком и ссадиной на бедре. Так что все обошлось. Если, конечно, не считать того, что я сходила с ума.
Мне очень, очень хотелось умереть! Больше, чем когда-либо раньше. Меня словно придавила каменная глыба отчаяния. Это был целый коктейль: обидные слова, которые кричала мне мама перед тем, как я ушла из дома, мой постыдный срыв, история с Крисом…
Я лежала на больничной койке, и слезы текли по щекам на подушку. Меня терзала тяжелая, тупая тоска. Я была самой большой неудачницей, которая когда-либо рождалась на свет. Меня никто не любил. Меня вышвырнули из собственного дома, потому что я оказалась глупой и никчемной. Я даже не могла больше вернуться домой. И, честно говоря, мою маму очень даже можно было понять. Она была права. И я подтвердила ее правоту своим срывом.
Эта мысль просто убивала меня. Я все разрушила, лишила себя малейшего шанса на нормальную жизнь без наркотиков. Я презирала себя. И это – после того, как папа потратил столько денег на мое лечение в Клойстерсе, после всего, что для меня сделали родители! Я подвела всех: Джозефину, товарищей по несчастью из Клойстерса, родителей, родственников, наконец, себя. Меня терзало острое чувство вины. Мне хотелось исчезнуть с лица земли, умереть, раствориться.
Потом я задремала, благодарная сну за эту возможность хотя бы какое-то время отдохнуть от того ада, которым сделалась в последнее время моя жизнь. Проснувшись, я увидела Хелен и Анну. Они сидели у моей постели и ели виноград, который кто-то мне принес.
– Проклятые косточки! – пожаловалась Хелен, сплевывая в кулак. – Неужели эти люди не знают, что существует виноград без косточек – величайшее достижение двадцатого века? А-а, ты проснулась!
Я была так подавлена, что не могла даже говорить, только кивнула.
– Надо же, тебе и правда плохо, – жизнерадостно прокомментировала Хелен. – Значит, опять в больнице, и опять из-за наркоты. В следующий раз можешь отдать концы.
– Прекрати! – Анна толкнула ее локтем в бок.
– Не волнуйтесь, – с трудом выговорила я. – Вас это уже не будет касаться. Как только я отсюда выйду, я уеду далеко-далеко, и вам больше не придется со мной встречаться.
Я собиралась исчезнуть. Наказать себя одиноким и пустым полусуществованием без семьи и друзей. Стану скитаться по свету, и мне нигде не будут рады. Только такой жизни я и заслуживаю.
– Ну, прямо королева в изгнании! – издевательски заметила Хелен.
– Да хватит тебе! – заорала на нее вконец расстроенная Анна.
– Ты чего-то не понимаешь, – сообщила я Хелен, и сердце мое едва не разорвалось от острой жалости к своей сиротской доле. – Мама велела мне убираться и никогда больше не возвращаться. Она меня ненавидит. Она всегда ненавидела меня.
– Кто? Мама? – удивленно спросила Хелен.
– Да, она всегда давала мне понять, что я ни на что не гожусь, – сказала я. Мне было невыносимо больно говорить это.
А эта парочка у моей постели только презрительно фыркала.
– Ты ни на что не годишься? – весело изумилась Хелен. – Да это же мне она всегда твердит, что я безнадежна. Особенно после того, как я два раза провалила экзамены и нашла себе эту вшивую работу. Она
