через день орет, чтобы я убиралась и не возвращалась никогда. Честно говоря, когда она долго этого не говорит, я начинаю волноваться. Честное слово! Я не вру, – закивала она в ответ на недоверие в моих глазах.
– Да нет, на самом деле, это меня она ненавидит, – сказала Анна, и могло даже показаться, что она этим хвастается. – Она терпеть не может Шейна. И все время спрашивает, почему его фирма не предоставила ему машину.
– А кстати, почему его фирма не предоставила ему машину? – спросила Хелен. – Так, из чистого любопытства…
– Да потому что у него нет никакой фирмы! Он безработный, дура! – закатила глаза Анна.
Настроение у меня поднялось на несколько градусов. Я стала подумывать: а может, пока не кончать жизнь самоубийством и не убегать далеко-далеко, к морю? Может быть, еще не все потеряно?
– Она, правда, так ведет себя с вами? – хрипло поинтересовалась я. – Или вы просто пытаетесь подбодрить меня?
– Лично я никогда никого не пытаюсь подбодрить, – сварливо ответила Хелен. – Да, она действительно ведет себя с нами ужасно.
Это было такое чудо – хотя бы на минуту вырваться из всепоглощающей, глухой депрессии. Хелен неловко погладила меня по руке, и я была так тронута этим скупым проявлением любви, что у меня слезы на глаза навернулись, в восемьдесят девятый раз с тех пор, как я очнулась.
– Она же мать, – мудро заметила Хелен. – У нее работа такая – на нас орать. Ее бы лишили звания, если бы она этого не делала.
– Тут нет ничего личного, – согласилась Анна. – Она просто думает, что если ради профилактики будет выдавать нам иногда порцию дерьма, мы образумимся и наконец сделаем в своей жизни что-нибудь путное. Она так поступает не только с тобой, а с нами со всеми.
– Кроме Маргарет! – сказали мы все трое хором. Мне стало настолько легче, что я сумела за пять минут раз двадцать-тридцать обозвать Маргарет подлизой.
– Подлиза, это точно! – дружно согласились мы все. – Еще какая подлиза!
– Так ты хочешь сказать, что слетела с катушек, потому что мама велела тебе убираться и никогда больше не возвращаться? – Хелен все пыталась докопаться до истины.
– Ну да, наверно, – пожала плечами я, сама удивляясь своей инфантильности.
– Ну, ты и дура набитая! – добродушно сказала она. – В следующий раз просто скажи ей, чтобы отвязалась, как я всегда говорю. Или поинтересуйся, кто же станет за ней ухаживать, когда она состарится.
– Я не могу, как ты, – возразила я.
– Так научись, – посоветовала Хелен. – Держись пожестче. Ты какая-то мямля. Нельзя же умирать всякий раз, как мама или еще кто-нибудь на тебя наорет. Так ты и пяти минут не протянешь.
У меня в памяти всплыло предупреждение Джозефины. В голове что-то щелкнуло, и я внезапно поняла, что она имела в виду, говоря, что между мною и моей матерью осталась некая напряженность. Тогда я кивала и соглашалась с ней, но все ее советы вылетели у меня из головы, когда эта самая напряженность дала себя знать. Я не выдержала первых же трудностей. Надо бы учесть на будущее.
– Когда она снова начнет на тебя наезжать, просто не обращай на нее внимания, – ободрила меня сияющая Хелен, словно прочитав мои мысли. – Ну и что из того, что она тебя ни в грош не ставит? Главное, чтобы ты сама в себя верила!
– Да к тому же, она вовсе не так уж плохо о нас думает, – вставила Анна.
– О тебе – может быть, – сказала ей Хелен.
Я почувствовала, как черная густая туча унижения, которая окутывала меня, рассеивается. Какое сказочное облегчение – обнаружить, что мои сестры подвергаются со стороны мамы точно таким же нападкам, как я! Что единственная разница между нами в том, как мы сами к этому относимся. Они рассматривали это, как забавные перепалки, а я принимала близко к сердцу. С этим пора кончать.
– Ну, тебе полегчало? – мягко спросила Анна. – Мама взбесилась только потому, что очень испугалась, когда ты не вернулась вечером домой. Она всю ночь билась в истерике, представляя себе, как вы с этим Крисом жрете наркотики. Когда люди нервничают, они иногда говорят даже то, чего на самом деле не думают. – Анна, слегка стесняясь добавила, – честно говоря, я и сама волновалась.
– А ты-то сама – такая белая и пушистая, верно, Анна? – Хелен зевнула и потянулась. – Сколько времени прошло с тех пор, как ты сама завязала?
– Не твое дело! – сварливо ответила Анна. Между ними тут же началась легкая перепалка, но я почти не слышала их, потому что вдруг испытала ужасное чувство вины. Это были не та вина и не тот стыд, которые терзали меня с того момента, как я пришла в себя. Мне было стыдно за то, что я так поступила с мамой. «Конечно, она волновалась!» – вдруг поняла я с ужасающей ясностью. Я ведь выписалась из Клойстерса всего неделю назад. Я наркоманка, и это был мой первый выход в свет после больницы. К тому же, с человеком, у которого плохая репутация. И вот я не прихожу домой. Она имела все основания подумать самое худшее. Я вполне заслуживала того, чтобы на меня наорали.
Она назвала меня эгоисткой и была права. Я поступила крайне эгоистично: была так занята собой и Крисом, что даже не подумала о том, каково сейчас маме, не знающей, где я и что со мной. Мне захотелось немедленно на коленях просить прощения.
Стало немного легче, пока я не вспомнила, что ссора с мамой – не единственный груз, который на меня давит.
– Я неудачница, – напомнила я Хелен и Анне, – наркоманка.
– Ну и что? – дуэтом спросили они.
«Ну и что?» – подумала я с отвращением к себе. Было совершенно ясно, что они не понимают, насколько серьезно мое положение.
