В действительности полной свободы воли нет и здесь. Все прошлое воспитание, то есть влияние внешнего, те или иные – часто совсем невидимые – силы окружающего накладывают свой отпечаток на любой поступок человека, ограничивают его «свободу». И все равно в условиях нормального здорового общества степень свободы личности оказывается наибольшей.
Как-то советские ученые проделали такой опыт. Записали в большую тетрадь сотни три поступков нескольких нормальных людей, затем сравнили совершенное по побуждениям: число поступков, сделанных по внутренним побуждениям, с числом поступков по побуждениям внешним. Получилась удивительная цифра. Вышло, что в девяти случаях из десяти нормальный человек в нормальной обстановке поступает так, как сам считает
Правда, в опыте этом и исполнение долга и подчинение дисциплине отнесено к проявлению внутренних сил. Людей, поступки которых исследовали, только потом спросили: считают ли они разумным не опаздывать в школу или на работу, подчиняться правилам уличного движения и так далее? Значит: добровольно ли делают они все это? Все ответы гласили: «да».
Но ведь так и есть в действительности. Ошибаются считающие исполнение долга и подчинение разумной дисциплине чем-то внешним. Человек, мол, не опаздывает на работу потому, что боится, как бы его не выгнали; солдат лишь из страха наказания выполняет приказ командира, и так далее.
Долг – великая потребность души, а дисциплина – нравственная сила.
Какими механическими – даже просто страшными – стали бы люди, если бы вдруг все их действия начали совершаться без участия внутренних сил. Только по приказу сил внешних.
Исчезла бы инициатива. Люди перестали бы выдумывать, открывать, находить. Поступки и вся жизнь людей приобрели бы унылое однообразие, никакие новшества никого больше не волновали бы.
Исчезли бы старания, заслуги. Все слепо выполняли бы свои обязанности. Жить так – то есть не потому, что я и сам этого добиваюсь, а потому, что мне так приказали,– не заслуга. Это только послушание, вроде послушания дрессированных медведей.
С другой стороны, исчезло бы и понятие вины, пришлось бы отказаться от всяких наказаний за действительные проступки. Ведь будь общество за каждого в ответе, кого в отдельности можно было бы судить?
Он скажет: «Мое хорошее вы не считаете моим, говорите, что я его делаю под влиянием приказа. Тогда признайте, что и мое плохое – не мое!»
И ничего никто ему возразить не сможет.
К счастью, и заслуги человека признают, и от ответственности он не спрячется. За хорошее скажут: «Прими спасибо», а за дурное: «Понеси заслуженную кару».
В обоих случаях выражают совершенную уверенность, что личность – главный автор всех поступков.
Высматривая свое лучшее, человек и сам того не замечая уже высматривает Друга. Какое счастье, когда удается хорошо начать еще в юности, особенно – в ранней. Друг, обретенный в детстве, растет вместе с человеком, толково помогает потом и взрослому.
«Видно, правда, что вся вторая половина человеческой жизни составляется обыкновенно из одних только накопленных в первую половину привычек»,– говорит один из героев Достоевского.
Обретенный в юности невидимый Друг обычно обладателя своего уже не покидает.
Незримый дар эволюции
И вдруг мне вспомнилось:
Я – царь!
Об этом забывал я годы...
Но как же быть?
Любой букварь
Свидетельствовал это встарь,
Что человек есть царь природы!
На чем же основана способность человека управлять своими внутренними качествами, разумно воспитывать такие свойства души, какие нужны, чтобы жить полноценной личной и общественной жизнью?
Она основана на внутренней пластичности человека, на его даре приспосабливаться к самым неожиданным изменениям обстановки. В том числе к таким, какие не выдержало бы ни одно животное, ни одно растение. (Пластичный – от греческого «годный для лепки» – способный изменять свою форму, не разрушаясь под действием внешних сил.)
Все живое на Земле (кроме существа разумного) приспосабливалось к среде, но
Природа необычно развила свойство внешней пластичности, то есть изменчивости внешних форм у животных (и растений). И до поры до времени все получалось хорошо: животное становилось сильнее, чувствовало себя увереннее в своих условиях.
Но вдруг условия менялись. Для приспособившегося к прежним условиям организма его же развившиеся придатки становились страшным грузом.
«Конечности, развившиеся до крайней степени простоты и совершенства,– писал известный французский ученый Тейар де Шарден,– ветви на головах оленей, лирообразные рога антилоп, украшающие их головы, тяжелые бивни слонов, клыки и резцы крупных хищников – все это изобилие и богатство создано для того, чтобы обречь эти великолепные создания на раннюю смерть, чтобы зачеркнуть эти формы...»
Природа долго, но безрезультатно билась над созданием такого биологического вида, который мог бы приспосабливаться к меняющейся среде без особых изменений в строении и функциях собственного тела.
И вот наконец природа «изобрела» человека – первое на Земле существо, обладающее не внешней, а внутренней пластичностью, существо, мало меняющееся внешне от того, где оно живет.
Один человек обитает за Полярным кругом, другой – в долине Занзибара. Что у них принципиально разного, чем они отличаются? Ничего, ничем. Ни анатомией, ни физиологией, ни врожденными способностями усваивать науки и строить лучшую жизнь.
Человека создал труд. Затем, на протяжении всей дальнейшей истории, его духовный мир непрерывно усложнялся и обогащался как под влиянием практической деятельности в обществе, так и под влиянием огромной внутренней работы над собою. Человек непрерывно учился управлять собою, учился тонкому искусству инженерствовать в самом себе.
Дисциплинированность, память, воля, трудолюбие, терпение, наблюдательность, воображение – все это воспитуемо, все может быть улучшено, переведено на новую высоту.
Можно отчетливо представить, какие бездонные возможности самоусовершенствования дала человеку внутренняя пластичность, если вспомнить, как он с ее помощью сумел за короткий эволюционный срок шагнуть из состояния обезьяны в состояние человека эпохи космических полетов.
Как же формировалось свойство внутренней пластичности?
