Со дня смерти Альмы прошло восемь недель, и я начал подозревать, что Палатин «забыл» пригласить меня на похороны. А его секретарша, позвонив, дважды повторила, что похороны состоятся в узком кругу.
Кладбище «Маунт Оберн» было в тот день отсыревшим, тонуло в тумане. Я одиноко стоял по одну сторону могилы. По другую сжимала ладонь мужа доктор Карджилл; рядом с ними возвышался, опираясь на трость, бесстрастный Чарльз Палатин. Эрика видно не было.
По причине исторического значения кладбища тяжелая техника на него не допускалась, и четверым могильщикам потребовалось двадцать минут, чтобы проделать необходимую работу. Все молчали, да и весь этот эпизод показался мне на редкость не отвечавшим торжественности момента – скучным и вообще неловким. Смотреть на гроб (слишком много бронзы) или на других присутствующих (слишком неприятное зрелище) мне не хотелось, и я бродил взглядом по лужайкам со старинными надгробиями, под которыми покоились, поросшие мхом и забытые, целые семейства бостонских браминов. Компания орнитологов- любителей, дружно нацеливших бинокли на какую-то далекую ветку, поднялась по склону холма, посовещалась и исчезла – разом, точно птичья стая, – начав спускаться по тропе, устеленной оранжево- желтой листвой. Палатин переступил с ноги на ногу. Похоже, он был сильно простужен: кожа вокруг ноздрей покраснела, он то и дело сморкался. А я все думал о поминальных службах брата, и о настоящей, и о недавней. Маяк, изображающий присутствие в наших жизнях утраченных нами любимых, – тошнотворно, – тошнотворно и более чем предсказуемо. И слащаво. Ну а вот это? Оно-то чем лучше? Эта волглая пошлость скорби? Я взглянул поверх могилы на доктора Карджилл и увидел, как ее глаза быстро метнулись в сторону. Она что же, разглядывала меня? Пальцы моих ног, укрытые в новых туфлях, сами собой скрючились. В тот день я впервые вышел в них на люди. Утренний дождь заставил меня задуматься, и я почти уж переобулся в старые мокасины. Однако Альма, перед тем как умереть, обратилась ко мне с одной-единственной просьбой, и я решил почтить ее желание, обуться в черные туфли – выбор, который она, как мне представлялось, одобрила бы, поскольку они вполне отвечали случаю и более того: прекрасно подходили к моей новой спортивной куртке, купленной также в ее честь.
Последняя лопата земли упала на могильный холмик. Палатин резко развернулся и ушел.
Я обогнул могилу, чтобы выразить доктору Карджилл соболезнования. При моем приближении она напряглась, губы ее слегка поджались.
– Сожалею о вашей утрате, – сказал я.
Она кивнула:
– И я о вашей.
Короткая пауза; затем ее муж протянул мне руку:
– Рон Карджилл.
Я представился ему, сказал:
– Прекрасное место. Жаль только, что она отказалась от церемонии.
– Таково было ее желание, – обронила доктор Карджилл.
– Да… И все-таки приятно было бы сказать ей что-нибудь на прощание.
Она снова кивнула, сунула в карман носовой платок.
– Ну что же, всего хорошего.
– Спасибо. Вам тоже. Но, э-э… доктор? Не уверен, что вам об этом известно, но Альма оставила вам драгоценное украшение.
Молчание, затем:
– Да, мне говорили.
– О, – произнес я. – Я так понимаю, вы видели, э-э…
– Видела.
И я немедля почувствовал себя идиотом. Я вовсе не собирался злорадствовать, но как еще могла она истолковать мое поведение? Вот он я – сижу на груде золота, между тем как она получила за пятнадцать лет домашних визитов всего-навсего побрякушку. И все-таки я счел ее ледяной тон не заслуженным мной. Решение-то Альма принимала, не я.
– Есть там украшение, которое вам особенно нравится? – спросил я.
Молчание.
– Не могу сказать, что я к ним приглядывалась.
– Там вещи самые разные. – Я понимал, что мне лучше заткнуться, однако остановиться не мог. – Заезжайте как-нибудь, выберите одну. Или… я вот подумал… Вы не хотите взглянуть на них?
Она уставилась на меня:
– Сейчас?
– Нет-нет-нет. Конечно, нет. Совсем не обязательно сейчас. Когда вам будет удобно.
Молчание.
– Знаете что, – неожиданно сказала она, – давайте-ка покончим с этим раз и навсегда.
Дорога до дома показалась мне чудовищно длинной.
– Дом сорок девять, – сказал я ее мужу. – В конце квартала.
– Он знает, где это, – сказала доктор Карджилл.
Поднявшись на второй этаж и открыв дверь хозяйской спальни, доктор замерла. О чем она думает, я понял мгновенно: о том, что я уничтожил все следы Альмы.
– Сюда, – сказал я, с чрезмерной ретивостью подскакивая к туалетному столику.
Там были кольца, браслеты, тончайшие золотые и платиновые цепочки; серьги с сапфирами и кулоны им под стать; жемчуг, добытый в южных морях; рубиновая брошь в виде попугая – на Альме я ничего этого ни разу не видел. Пальцы доктора Карджилл перебирали украшения, и я обнаружил вдруг, что мысленно подталкиваю ее к вещицам подешевле. В конце концов, то, что она оставит, я смогу продать, а до меня начинало доходить, что двадцати тысяч долларов мне ну никак не хватит. Нужно же будет счета оплачивать – я уже выяснил, во что это обойдется. И потом, я подумывал о покупке нового компьютера, настольного. Горбиться над крошечным экраном хорошо, когда ты знаешь, что тебя могут в любую минуту попросить очистить помещение, но домовладельцу оно не к лицу. А ведь эти штуки на деревьях не растут, верно?
В то же самое время мне было не по себе из-за моего поведения на кладбище. Не исключено ведь, что придется попросить доктора выступить в суде, обрисовать мой нравственный облик.
– Вы не стесняйтесь, берите что нравится, не обязательно только одну, – сказал я.
Губы ее снова слегка дернулись.
– Спасибо.
– Не хотите выпить?
– Нет, мне и так хорошо.
– Может быть, ваш муж захочет?
Рона Карджилла мы оставили в гостиной.
– И он перебьется.
– Ладно, – сказал я, с облегчением наблюдая за тем, как она опускает на место массивный золотой браслет. – А вот я в драгоценностях ничего не смыслю.
Она посмотрела мне в глаза и сказала:
– Да и откуда бы вам?
И мне мгновенно пришла в голову пугающая мысль: доктор Карджилл заметила изменения, которые я ощутил в себе, когда вернулся в этот дом, – когда стал его хозяином, – они, точно парша, зримо расползаются по всему моему телу. Я попытался попытаться сказать что-нибудь, но у меня перехватило горло.
Доктор снова начала перебирать драгоценности, потом поднесла к ушам серьги, взглянула на себя в зеркало.
– Мне звонили из полиции.
– Правда?..
Она кивнула:
– Спрашивали о ваших отношениях с Альмой.
Молчание.
– Хм, – выдавил я.
