некомпетентности, о медлительности и лентяйстве следователя. И все же ни полиция, ни сын Дакианы (если он и вправду ее сын) никаких причин подозревать меня не имеют, а вот если они каким-то образом поймут, что я вру, это привлечет ко мне очень серьезное внимание. Но с другой стороны, с чего бы я стал причинять Дакиане какой-то вред? Что я на этом выиграл бы? Она была домработницей. (Трудолюбивой женщиной с читательским билетом – теперешним воплощением американской мечты.) С другой стороны, если выяснится, что и Эрик пропал, это подбросит дров под котелок, в котором варится мысль о том, что вокруг меня исчезают люди. С другой же стороны, насчет Эрика меня никто не расспрашивал, а это, судя по всему, означает, что его исчезновение прошло незамеченным, – дело вполне понятное, если учесть, что он был за человек и в каких кругах, скорее всего, вращался. Но с другой стороны, я обязан предположить, что хотя бы пара друзей у него имелась, таких же лузеров, как он, – или девиц, которых он снимал, а потом бросал, примерно так же, как в ту ночь, когда мы с ним соединились в разврате. Нет человека, который был бы как остров[31], подумал я и тут же вспомнил первого моего гарвардского соседа по комнате, гея и театрального наркомана по имени Норман Слепьян, любившего говорить, что он остров: «Норман – это остров», – и, хотя задумываться о нем сейчас было необъяснимым идиотизмом, я все же погадал, против собственной воли, что с ним сталось. После первого курса пути наши разошлись. Ладно, вернись к настоящему: Эрик исчез. Рано или поздно, а до кого-то это дойдет. Они начнут искать его, не найдут и что подумают – что он сбежал из города? А в полицию обратятся? Все-таки это гигантский логический скачок – предположить, что кто-то может связать/свяжет Эрика со мной, а меня с Дакианой, ведь то, что произошло, имеет причиной, скорее, мою счастливую привычку влипать в истории, чем какие-то мои замыслы. С другой стороны, мне еще столько других сторон рассмотреть нужно, а этот мальчик – мальчик-мужчина, – он ждет ответа, мне же приходится действовать в совершенном вакууме, на грани правдоподобия, пытаясь учесть все плюсы и минусы, скачущие в моем раскаленном добела мозгу, – сколько уже они там скачут? – да долго, секунд двадцать. Пора и произнести что-нибудь.
– Ну да, конечно, – сказал я. И, прихлопнув снимком по ладони, вернул его владельцу. – Это же моя прежняя домработница.
– Это моя мать, – сказал он.
Дерево решений начало съеживаться, сжиматься.
– А, – выдавил я. – Фото старое, вот я и узнал ее не сразу. Ну что же, приятно было познакоми…
– Ее нет дома уже три недели, – сказал он.
Усохла еще одна ветвь.
– Не может быть, – сказал я. – Надеюсь, с ней все в порядке.
Он облизал губы. Потрескавшиеся – смотреть больно.
– Она приходила к вам работать на той неделе?
– О какой неделе речь?
– Около трех недель назад.
Еще одна ветка.
– Господи, – сказал я. – Ну, я… неприятно говорить вам об этом, но, вообще-то, я отказался от ее услуг за некоторое время до этого. Простите, пришлось.
Я слабо улыбнулся:
– Извините.
– Как давно?
– Прошу прощения?
– Как давно вы ее уволили?
– Ну, я бы не сказал именно так –
– То есть она здесь не бывала.
– Последнее время – нет. По-моему.
Молчание.
– Вы как? – спросил я.
– Они нашли ее машину, – сказал он.
Четвертая ветка.
– О нет. Ох, но это же… это… Так вы, насколько я понимаю, обратились в полицию?
– Они ищут ее.
– Понятно. Но куда она могла уехать, вы не знаете.
– Нет, – ответил он. – А вы?
В моей правой глазнице забился пульс. Лицо его стало мерцать, расплываться.
– Откуда же мне знать?
– Может, она сказала что-то, когда была у вас в последний раз.
– Нет, – ответил я. – Вернее, не знаю. Если и сказала, я это уже забыл.
– Ладно, – произнес он.
Молчание.
– Такая хорошая была женщина, – сказал я.
– Возможно, она еще жива.
– Ну конечно. Уверен в этом. То есть надеюсь.
Он промолчал.
– Простите, – сказал я. – Я не хотел… простите. Меня все услышанное от вас так поразило. Надеюсь, с ней все хорошо. Уверен, она еще вернется. Вам больше ничего не известно?
– Нет.
– Ладно. Прошу вас, если потребуется моя помощь, сообщите мне.
– Вы дадите мне ваш телефон? – спросил он.
– Ну… э-э, конечно. Конечно. – Я сунул руку в карман, вытащил старый чек продуктового магазина. – Я, э-э, у меня, по-моему, нечем…
Он протянул мне ручку.
– Спасибо. – Я пристроил чек себе на бедро, записал номер. – Прошу вас, если что-то выяснится, дайте мне знать.
Он коротко кивнул.
Я отдал ему чек, на прощание поднял перед собой руку:
– Берегите себя.
– Моя ручка, – сказал он.
Ручка была шариковая, дешевая, с такими обычно расстаются без сожалений. Просьба вернуть ее показалась мне предъявлением обвинения. Когда он получил ее назад, по лицу его пронеслось мгновенное подобие улыбки. Пронеслось и исчезло. Он развернулся и ушел, ни разу не оглянувшись.
– Ну что, похоже, все прошло неплохо?
– М-м?
– Я говорю, все прошло хорошо?
– Что именно?
Ясмина оглянулась на меня через плечо:
– Твоя встреча с Линдой.
– А, ну да. – Перед моим мысленным взором все еще стояла его улыбочка, то, как она вспыхнула и погасла, точно перегоревшая лампочка. – Вроде бы все нормально.
– Ты все же особенно не радуйся, – покачивая головой, сказала Ясмина. Она в последний раз помешала что-то в кастрюльке, накрыла ее крышкой, убавила жар. – Это должно полчаса покипеть на медленном огне.
– Ладно.
– Если ты голоден, я приготовила хумус.
– Спасибо.
Она повернулась ко мне, вытирая руки полотенцем:
– Милый?
