— Просто догадался, — ответил я, поняв его вопрос. — Вечером накануне того дня, когда Макклоски был сбит машиной, Мадлен сидела у постели Мелиссы и звонила по телефону. Я видел, он стоял на полу. Она позвонила вам сюда и сообщила о гибели Джины. Просила вас заняться этим. Выступить в вашей прежней роли.
— Нет, — возразил он. — Это... ошибка. Она не... ничего.
— Вряд ли это так, сэр, — заговорил Майло, вытаскивая из кармана листок бумаги. — Здесь зарегистрированы телефонные переговоры. Они велись в тот вечер по частному номеру Мелиссы и учтены до минуты. Было сделано три звонка в течение часа. Сюда, в хоспис[23] «Приятный отдых».
— Косвен... ная... улика, — сказал Датчи. — Она говорит... со мной... все время.
— Мы видели машину, сэр, — продолжал Майло. — «Кадиллак», зарегистрированный на ваше имя. Интересные повреждения спереди. Мне представляется, что полицейская лаборатория сможет с этим поработать.
Датчи посмотрел на него, но без всякого беспокойства — казалось, он оценивает одежду Майло. Майло оделся довольно-таки хорошо. Для него. Свое мнение Датчи оставил при себе.
— Не волнуйтесь, мистер Датчи, — успокоил его Майло. — Это не для протокола. Как бы то ни было, вас не предупредили о ваших правах, поэтому ничто из сказанного вами не может быть использовано против вас.
— Мадлен не... имела... ничего... общего... с...
— Если даже и имела, то нам на это наплевать, сэр. Мы просто хотим связать концы с концами.
— Она... не имела.
— Прекрасно, — сказал Майло. — Вы все это придумали самостоятельно. Волна преступности из одного человека.
Улыбка Датчи была неожиданно быстрой и полной.
— Крошка. Билли. Что... еще вы... хотите... знать?
— Чем вы заманили туда Макклоски? — спросил Майло. — Использовали его сына?
Улыбка Датчи задрожала и исчезла, подобно слабому радиосигналу.
— Не... честно. Но... больше... никак.
— Кто ему звонил? Ноэль? Мелисса?
— Нет. — Он затрясся. — Нет. Нет, нет. Клянусь.
— Успокойтесь. Я вам верю.
Прошло немало времени, пока лицо Датчи перестало трястись.
— Так кто же звонил Макклоски? — повторил свой вопрос Майло. — Определенно это были не вы.
— Друзья.
— И что эти друзья сказали ему?
— Сын. Попал в беду. Нужна... помощь. — Остановка, чтобы перевести дыхание. — Струны... отцов... ского... сердца. — Датчи сделал мучительно медленное движение, будто за что-то тянет.
— Откуда вы знали, что он клюнет на это?
— Не... знал. По... думал.
— Вы выманили его байкой про сына. А ваши друзья переехати его.
— Нет. — Он указал на накрахмаленную грудь своей рубашки. — Я сам.
— Вы все еще водите машину?
— Иногда.
— Так-так.
— Еще... бы. Пять... сот. — Неподдельная радость на бледном лице.
Майло сказал:
— Вы и Парнелли.
Тонкий смешок.
— Наверно, глупо спрашивать почему.
Он с усилием покачал головой.
— Нет. Ни... сколько.
Молчание.
Датчи улыбнулся; ему снова удалось поднести руку к груди.
— Спра... шивай... те.
Майло закатил глаза.
Я спросил:
— Почему вы это сделали, мистер Датчи?
Он встал, покачнулся, взмахом руки отказался от нашей помощи. Ему потребовалось целых пять минут, чтобы выпрямиться. Я знаю, потому что все это время смотрел на секундную стрелку своих часов. Еще пять минут, и он добрался до каталки и с торжеством оперся на нее.
С торжеством, в котором было что-то сверхъестественное.
— Причина, — сказал он. — Моя работа.
38
— Такие малюсенькие, — сказал она. — Они выживут?
— Это как раз и есть выжившие, — ответил я. — Главная задача состоит в том, чтобы взрослые рыбки были всегда сыты, — тогда они не будут есть малышей.
— Как вам удалось добиться, чтобы они вывелись?
— Я ничего не делал. Это случилось само собой.
— Но ведь вы должны были, наверно, как-то все тут устроить. Чтобы это могло случиться.
— Я обеспечил воду.
Она улыбнулась.
Мы сидели у пруда. Воздух был неподвижен, слышался тихий шепот водопада. Ее босые ноги были спрятаны под юбку. Пальцы перебирали траву.
— Мне здесь нравится. Мы могли бы каждый раз разговаривать здесь?
— Разумеется.
— Здесь такой покой. — Ее пальцы перестали перебирать траву и начали «месить» друг друга.
— Как мама? — спросил я.
— Хорошо. Наверно, хорошо. Я все жду, будто вот-вот что-то должно... я не знаю... сломаться. Что она начнет кричать или сходить с ума. А то она выглядит почти неестественно спокойной.
— Это тебя беспокоит?
— В известном смысле, да. Но, наверно, по-настоящему меня мучает то, что я ничего не знаю. Ничего о том, что знает она — как ей представляется все, что с ней произошло.
То есть она говорит, что отключилась и пришла в себя уже в больнице, но...
— Но что?
— Может, она просто оберегает меня. Или себя — изгоняет это из памяти. Подавляет это.
— Я ей верю, — сказал я. — Все время, пока я видел ее, она была без сознания. Ни малейшего контакта с окружающим.
— Да. Доктор Левин говорит то же самое... Он мне нравится. Левин. Он дает тебе почувствовать, что никуда не спешит. Что считает важным все, что ты хочешь ему сказать.
— Я рад.
— Слава Богу, что ей достался кто-то хороший. — Она повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у нее на мокром месте. — Не знаю, как мне вас благодарить.
— Ты уже сделала это.
— Но этого недостаточно — за то, что вы сделали... — Она потянулась было к моей руке, но потом отстранилась.
Стала смотреть на пруд. Словно хотела что-то увидеть в воде.
— Я приняла решение. Относительно планов. Год буду учиться здесь, а потом посмотрим. Одного семестра все равно бы не хватило. Слишком много всего надо сделать. Сегодня утром я звонила в Гарвард. Прямо из больницы. Еще до того, как прилетел вертолет. Поблагодарила за отсрочку и сказала им, что я
