мне еще лучше во всем разобраться. Я понимаю, почему он тебе нравится.
— Понимаешь?
Джина хотела ответить, но запнулась и остановилась.
Я пояснил:
— Мелисса, у вас в семье происходят очень важные изменения. Это трудно для всех. Твоя мама ищет правильный путь показать тебе, что у нее действительно все хорошо. Чтобы ты не чувствовала себя обязанной заботиться о ней.
— Да, — сказала Джина. — Именно так. У меня правда все хорошо, дорогая. Поезжай и живи своей жизнью. Принадлежи себе самой.
Мелисса не пошевельнулась. Ее улыбка исчезла. Она начала ломать руки.
— Похоже,
— Ну, что ты, дорогая, — сказала Джина. — Это совсем не так.
Я возразил:
— Никто ничего не решил. Самое важное — это чтобы вы обе продолжали разговаривать — держать каналы связи открытыми.
Джина подхватила:
— Конечно, мы так и сделаем. Мы это преодолеем, правда, девочка моя?
Протягивая руки, она сделала несколько шагов к дочери.
Мелисса попятилась от нее к двери и остановилась, ухватившись для опоры за дверную раму.
— Это здорово, — сказала она. — Просто здорово.
Ее глаза сверкали. Она показала на меня пальцем.
— От вас я этого никак не ожидала.
— Дорогая! — воскликнула Джина.
Я поднялся.
Мелисса затрясла головой и вытянула руки с выставленными вперед ладонями.
Я сказал:
— Мелисса...
— Разговор окончен. Нам не о чем больше говорить! Она содрогнулась от ярости и бросилась вон из комнаты.
Я высунул голову за дверь, увидел, как она бежит прочь по коридору — мелькают ноги, развеваются волосы.
Я подумал, не побежать ли за ней, но решил не делать этого и повернулся снова к Джине, пытаясь изобрести какое-нибудь глубокое высказывание.
Но она была не в состоянии меня слушать.
Ее лицо стало пепельно-серым, рукой она схватилась за грудь. Открытый рот ловил воздух. Тело начала бить дрожь.
Дрожь становилась все сильнее. Я кинулся к ней. Она попятилась от меня, спотыкаясь, качая головой, показывая, чтобы я не подходил ближе, в глазах у нее плескался ужас.
Сунув руку в карман платья, она стала шарить в нем и спустя очень долгое, как мне показалось, время вынула небольшой ингалятор из белого пластика в виде буквы L. Взяв короткий конец в рот, она закрыла глаза и попыталась плотно охватить его губами. Но зубы стучали по пластику, и ей трудно было удерживать ингалятор во рту. Мы встретились глазами, но ее взгляд был остекленевший, и я понял, что она была где-то далеко отсюда. Наконец ей удалось зажать мундштук в зубах и вдохнуть, нажав металлическую кнопку, расположенную сверху длинного конца аппарата.
Послышалось слабое шипение. Ее щеки оставались втянутыми. С изуродованной стороны больше. Она сжимала ингалятор одной рукой, а другой для устойчивости ухватилась за угол диванчика. Задержала дыхание на несколько секунд, потом вынула прибор изо рта и рухнула на сиденье.
Ее грудь бурно поднималась и опускалась. Я стоял там и наблюдал, как ритм дыхания замедлился, потом сел рядом с ней. Ее все еще колотила дрожь — она передавалась мне через подушки диванчика. Она дышала ртом, стараясь замедлить ритм дыхания. Закрыла, потом открыла глаза. Увидела меня и снова их закрыла. Ее лицо блестело от выступившей на нем испарины. Я коснулся ее руки. Она ответила слабым пожатием. Ее рука была холодной и влажной.
Мы сидели рядом, не двигаясь и не разговаривая. Она попыталась что-то сказать, но у нее ничего не вышло. Она откинула голову на спинку диванчика и стала смотреть в потолок. Ее глаза наполнились слезами.
— Это был несильный приступ, — сказала она слабым голосом. — Я с ним справилась.
— Да, я видел.
Ингалятор все еще был у нее в руке. Она посмотрела на него, потом опустила его опять в карман. Наклонившись вперед, она взяла мою руку и снова сжала ее. Выдохнула. Вдохнула. Выдохнула длинную, прохладную, пахнущую мятой струю воздуха.
Мы сидели так близко друг к другу, что мне было слышно, как бьется ее сердце. Но меня интересовали другие звуки — я прислушивался к шагам. Думал о Мелиссе — как она вернется и увидит нас в таком положении.
Когда ее рука расслабилась, я убрал свою. Еще через несколько минут ее дыхание пришло в норму.
Я спросил:
— Позвать кого-нибудь?
— Нет-нет, все в порядке. — Она похлопала себя по карману.
— Чем заряжен ингалятор?
— Мышечным релаксантом. Урсула и доктор Гэбни работали с ним. Он очень хорошо действует. Хотя и на короткий срок.
Ее лицо блестело от пота, прядки челки прилипли ко лбу. Больная сторона выглядела как надувной пластик.
Она выдохнула:
— Уф!
Я предложил:
— Принести вам воды?
— Нет-нет, я чувствую себя хорошо. Просто это выглядит страшнее, чем есть на самом деле. И приступ был слабый — впервые за... четыре недели... я...
— Это был трудный разговор.
Она приложила руку к губам.
— Мелисса!
Вскочив, она выбежала из комнаты.
Я поспешил за ней, следуя за ее тонким силуэтом по одному из темных коридоров к винтовой лестнице в задней части дома. Стараясь не отставать, чтобы не потеряться в огромном доме.
11
Эта лестница кончалась у короткого коридора прямо перед буфетной размерами с мою гостиную. Мы прошли через нее и оказались в кухне, по величине не уступавшей банкетному залу; стены здесь были выкрашены в цвет заварного крема, а пол выложен белой шестиугольной керамической плиткой. Две стены занимали холодильники и морозильники, разделочные столы; с чугунных скоб на потолке свисало множество медных горшков и кастрюль.
Никаких запахов готовящейся пищи. На одном из столов — блюдо с фруктами. Восьмиконфорочная плита промышленного вида была пуста.
Джина Рэмп вела меня дальше, мимо второй кухни меньшего размера, мимо комнаты, где хранилось столовое серебро, и облицованного панелями обеденного зала, в котором можно было бы принять целый съезд. Она смотрела то в одну сторону, то в другую и звала Мелиссу по имени.
Ответом было молчание.
Мы пошли обратно, повернули пару раз и оказались в комнате с расписанными потолочными балками. Через французские двери вошли двое мужчин в белых костюмах для тенниса, с ракетками в руках и
