– Иногда ей это нравится. А иногда она просто не может сидеть спокойно, особенно после тяжелой ночи.
– И часто бывают такие ночи?
– Нет. Но они очень сильно влияют на нее.
– Что происходит?
– Она просыпается, как будто увидев плохой сон. Мечется, вертится и плачет. Я удерживаю ее, и иногда она снова засыпает. Но порой долго не спит – капризничает. На следующее утро обычно бывает беспокойной.
– В чем это выражается?
– Не в состоянии сконцентрировать внимание. Хотя в другое время она может подолгу сосредоточиваться на чем-нибудь – в течение часа или даже дольше. Я стараюсь уловить такие моменты, пытаюсь читать и разговаривать с ней. Так, чтобы ускорить развитие ее речи. Может быть, вы мне могли бы что-то посоветовать?
– Вы как будто на правильном пути, – ответил я.
– Иногда мне кажется, будто она не говорит потому, что не испытывает в этом необходимости. Я всегда знаю, что ей хочется, и даю ей это раньше, чем она попросит.
– Когда у нее заболела голова, вы тоже сразу поняли, в чем дело?
– Совершенно верно. Она проснулась в слезах и металась в кроватке. Я сразу же пощупала ей лоб – не горячий ли. Нет, прохладный. Меня это в общем-то не удивило – она плакала не от испуга. Скорее от боли. Я уже научилась различать. Поэтому я спросила, что болит, и в конце концов она прикоснулась к головке. Я знаю, это звучит не по-научному, но постепенно начинаешь как бы чувствовать вместе с ребенком – словно в тебя встроен радар. – Синди посмотрела в сторону кроватки. – Если результаты компьютерной томографии не были бы в тот день нормальными, то я бы по-настоящему испугалась.
– Из-за головной боли?
– Когда пробудешь здесь, в больнице, достаточно долго, многого наглядишься. Начинает чудиться самое худшее. Меня до сих пор пугает, когда она вскрикивает по ночам, – никогда не знаешь, что случится дальше.
Синди вновь заплакала и стала промокать глаза смятой салфеткой. Я подал ей свежую.
– Простите, доктор Делавэр. Это просто непереносимо – видеть, что она страдает.
– Вполне вас понимаю, – сказал я. – Но, по злой иронии судьбы, именно то, что могло бы ей помочь, – анализы и процедуры, – причиняют девочке больше всего боли.
Тяжело вздохнув, она кивнула.
– Именно поэтому доктор Ивз и попросила меня встретиться с вами, – продолжил я. – Существуют психологические методы, помогающие детям преодолеть страх перед процедурами, а иногда даже ослабить ощущение боли.
– Методы, – повторила она, подобно Вики Боттомли, но без свойственного медсестре сарказма. – Это было бы прекрасно – я была бы очень признательна за все, что вы смогли бы сделать. Смотреть, как она страдает, когда у нее берут кровь на анализ... Просто ужасно.
Я вспомнил, что говорила Стефани по поводу самообладания Синди во время процедур.
Словно читая мои мысли, она призналась:
– Каждый раз, как кто-то входит в эту дверь со шприцем, у меня все застывает внутри, хотя я продолжаю улыбаться. Мои улыбки для Кэсси. Изо всех сил я стараюсь не показать ей, насколько я взволнованна, но я знаю, что она уже понимает это.
– Тот самый радар...
– Мы так тесно связаны друг с другом – она у меня одна-единственная. Она только взглянет на меня, и уже понимает. Я ничем не помогаю ей, но что я могу поделать? Просто не могу оставить малышку наедине с ними.
– Доктор Ивз считает, что вы держитесь молодцом.
В карих глазах что-то промелькнуло. На краткий миг открылась жесткость? Затем последовала усталая улыбка.
– Доктор Ивз замечательная. Мы... Она была... Она так прекрасно обходится с Кэсси, даже несмотря на то что Кэсси не желает с ней общаться. Знаю, все эти болезни были тяжелы и для нее. Каждый раз, когда ее вызывают в Отделение неотложной помощи, я чувствую себя неловко из-за того, что опять вынуждаю ее заниматься с нами всем этим.
– Это ее работа, – заметил я.
В ответ на мои слова Синди взглянула на меня так, будто я ударил ее.
– Я уверена, для нее это значит гораздо больше, чем просто работа.
– Да, конечно. – Я понял, что все еще сжимаю в руках игрушечного кролика.
Взлохматив ему животик, я поставил кролика обратно на полку. Синди, поглаживая косу, наблюдала за мной.
– Я не хотела быть резкой, – проговорила она. – Но то, что вы сказали – о докторе Ивз и ее отношении к работе, – заставило меня задуматься о своей работе. Работе матери. Видно, я справляюсь с ней не очень-то хорошо, так ведь? Никто нас этому не учит.
Она отвернулась.
– Синди, – проговорил я, наклоняясь к женщине. – Через это нелегко пройти. Это не совсем обычное дело.
На ее губах промелькнула улыбка. Печальная улыбка мадонны.
Мадонны-чудовища?
Стефани просила меня быть беспристрастным, но я чувствовал, что все равно исхожу из ее подозрений.
Виновна, пока не доказано обратное?
Это то, что Майло назвал бы ограниченным мышлением. Я решил исходить из того, что вижу перед собой.
Пока ничего явно патологического. Никаких признаков эмоциональной неуравновешенности, никакой очевидной наигранности или неестественного стремления привлечь к себе внимание. Тем не менее, я задавал себе вопрос, не удалось ли ей при помощи своей спокойной манеры поведения добиться желаемого – сосредоточить все внимание на собственной персоне. Начав разговор о Кэсси, она закончила его сетованиями о своем неумении быть матерью.
Но, с другой стороны, не сам ли я вызвал ее на откровенность? Взглядами, паузами, недомолвками, то есть различными психологическими приемами, сам заставил ее раскрыться?
Я подумал о том, как она подавала себя, о ее внешности – коса, заменяющая ей четки, отсутствие макияжа, подчеркнуто простая для женщины ее положения одежда.
Это можно было рассматривать как игру от противного. В полном условностей месте она становилась заметна.
Кое-что другое также застревало в моем аналитическом сите, когда я пытался подогнать Синди под определение Мюнхгаузена «по доверенности».
Свободное владение больничным жаргоном – температурный скачок... тянуть двойную смену.
Синюшная...
Остатки знаний от ее учебы на медсестру, специализирующуюся на дыхательной системе? Или же свидетельство неуемного влечения ко всему, связанному с медициной?
А может быть, ничего зловещего, а всего-навсего результат многих часов, проведенных здесь. За годы врачебной работы я встречал слесарей-сантехников и домохозяек, водителей грузовиков и бухгалтеров – родителей хронически больных детей, которые ночевали, питались и жили в больнице и в конце концов начинали разговаривать, как врачи первого года работы.
Ни один из них не отравил своего ребенка.
Синди тронула косу и снова посмотрела на меня.
Я улыбнулся, пытаясь выглядеть спокойным, но не оставляя мысли об ее уверенности в существовании между ней и Кэсси почти телепатической связи.
Случай слишком разросшегося «эго»?
