человека, даже противно сообщать о сугубо личном, не предназначенном для чужих ушей.
Между тем больше нельзя было отрицать, что они, противоположная сторона, получили доступ к его квартире. Не позже чем с середины декабря, а вероятно, уже в ноябре они завладели ключом от входной двери, причем он до сих пор не понимал, как это могло произойти. Первым свидетельством и неопровержимым доказательством их тайного проникновения в его жилье стал экземпляр «Горной книги», который он обнаружил после поездки в Ганновер на своем рабочем столе вместе с чеком. Впоследствии он задавал самому себе вопрос — а может, так получилось, что он по ошибке, так сказать, неумышленно сам купил эту книгу и оставил ее на столе? С другой стороны, он был готов поклясться, что никогда ранее не держал в руках эту книгу, никогда не покупал ее и не оставлял у себя на столе. Короче говоря, такой его промах представлялся невообразимым. Первая подозрительная примета в этой истории с ключом была связана с тем, что во время одной из своих ночных прогулок он не запер дверь от квартиры на замок, а просто закрыл на защелку, а он ведь привык к тому, чтобы поворачивать ключ в замке. Он сразу представил себе, как посторонний возился с дверью, пытаясь ее открыть, и с данного момента уже точно контролировал процесс запирания, отныне дважды поворачивая ключ в замке. Для получения доказательств ему действительно потребовалось не много времени. Впрочем, противоположная сторона не допустила здесь никакой ошибки — таким оригинальным способом она направила ему послание: смотри, мы здесь побывали, побывали и постоянно здесь присутствуем… — впрочем, именно в такой день он обнаружил на кухонном столе забытую записку вместе с номером телефона книжного магазина. Сомнений уже не осталось.
Тем не менее он снова отбросил идею насчет того, чтобы вставить новый замок (с чьей-то помощью или собственными силами). Это объяснялось не его инертностью или, скажем, недоверием к людям, которые немедленно позаботились бы о новом дубликате ключа, а тем, что он не хотел лишать их возможности появляться в его квартире, ибо он им доверял. Он, Левинсон, с порога отвергал мысль о том, что они могли что-то украсть или причинить ему какой-нибудь ущерб. С другой стороны, он понимал собственную открытость по отношению к ним прямо-таки как средство не показывать свою слабость, чтобы сказать буквально следующее: «Вот смотрите, мне нечего скрывать, я полностью в вашем распоряжении…» Нет, вопрос безопасности его не волновал, для него это был не столько детективный аспект, сколько до некоторой степени эротический, включавший в себя реакцию на его воздействие. Детективная фактура в конечном итоге представлялась вторичной, эфемерной, без особой привлекательности… Нет, с какого-то момента он перестал запирать свою дверь, словно призывая их разобраться самим. И они действительно ни разу не вторгались самочинно в его квартиру в присутствии хозяина. Это всегда происходило лишь тогда, когда они были уверены, что он долгое время будет отсутствовать, в то время как он, наоборот, старался не ставить их в неловкое положение своим несвоевременным приходом домой.
Со временем он фактически стал одержим болезненной страстью к их визитам. Каждый раз, возвращаясь домой, он выискивал следы вероятного присутствия в его квартире и порой (редкий счастливый случай!) натыкался на них. Уходя из дома, он балансировал, как он выражался, тарировал карандаш на краю стеклянной чаши, устраивая таким образом, чтобы тот оставался в лежачем положении при бесшумном закрытии двери в квартиру. Если карандаш падал, значит, на то была причина… Или он закладывал волосок с головы между верхними листками своих последних записей. Если затем его не оказывалось на месте, значит, кто-то листал тетрадь. Правда, все чаще случалось, что, устанавливая такие крохотные ловушки, он и сам уже не мог точно вспомнить, как на самом деле закладывал волосок — так или иначе, вчера или лишь сегодня. Причем именно тончайшие нюансы нередко запоминались труднее всего. Тем не менее, хоть и медленно, он постигал их некоторые привычки, неизменно отражавшие также характер их мышления! Как только они замечали его ловушки, следовала бурная реакция в виде новых контрмер и уловок.
Так, однажды — это было скорее всего в январе, еще до больших снегопадов — он сбежал из библиотеки, куда поначалу отправился тем утром. Совершив обманный маневр, он направился прямо домой. На кухонном столе стоял нетронутый свежеприготовленный чай — явный признак того, что кто-то, еще совсем недавно находившийся в квартире, торопливо ее покинул. Предыстория всего происшедшего была краткой. За два дня до посещения библиотеки он обнаружил на своем столе записку с какими-то предательскими словами: ср — или четв или пятн, день недели он уже не помнил — в девять часов библиотека! Это была явная ловушка: тем не менее он туда отправился, однако после блуждания по лабиринту библиотечных залов и лестниц вернулся прямо домой, где ему снова пришло в голову (пока он нюхал чай), что при повороте на свою улицу он увидел кого-то, поспешно удалявшегося на противоположной стороне. Вероятно, ему впервые повстречался Бекерсон, которого вскоре он только так и стал звать, но который никак не запомнился ему внешне. Его раздраженная реакция, о которой он, Левинсон, уже говорил, заключалась в том, чтобы начиная с этого дня не давать о себе знать почти целый месяц (!) — противоположная сторона на время полностью отдалилась от него, как бы усыпляя его бдительность, он расценил это не иначе как явное порицание и наказание. Тогда до его сознания сразу же дошло, что он таки угодил в ловушку — для него это было серьезное нарушение правил игры, а для противоположной стороны — нечто абсолютно неприемлемое. Он еще мог четко сформулировать, как на него накатилось странное раздражение; он сидел на кухне, пил не для него заваренный, еще тепловатый чай, глубоко сознавая: произошло нечто чрезвычайно важное, только не понимая, что именно. В любом случае в нем пробудился инстинкт охотника и началось состязание: хотя ему вовсе не хотелось оказаться в роли разрушителя, он стремился продемонстрировать противоположной стороне свою надежность — и не только продемонстрировать! Он должен был быть в курсе дела. Должен подкарауливать своего противника, заставать его врасплох, выслеживать его по запаху, быть не только объектом подслушивания, но и самому его подслушивать. Тем не менее он все еще не имел достаточно четкого представления о фактических масштабах их новых отношений — между прочим, вплоть до сего дня.
С библиотечным предательством, как он называл происшедшее, он потерял свою невинность, из-за чего в нем — и не только в нем! — наметились перемены. Так, у противоположной стороны (когда они снова дали о себе знать) уже не прослушивалась какая-либо рассеянность или то, что он принимал за таковую. Теперь к нему предъявлялись только однозначные требования, на пунктуальном исполнении которых категорически настаивали. Этому, как ему показалось, отступлению сопутствовала еще большая корректность. С другой стороны, было проявлено желание избежать промашки, в чем он, между прочим, разглядел нечто вроде уважения. При этом ночью ему неоднократно приходила в голову мысль о почтении жреца ацтеков перед жертвоприношением людей.
Как известно, «Горная книга» Кремера, которую он обнаружил среди каких-то бумаг на своем письменном столе и к которой поначалу даже не прикасался, представляла собой повествование о личной беде, по сути дела, маниакально мотивированном преступлении и абсолютно однозначной катастрофе. Кремер, автор и конкретный виновник происшедшего, в свое время предопределил этой книгой судьбу собственной карьеры. О данном произведении трудно было сказать, споткнулся ли в нем индивид о свое окружение или наоборот. Эта книга одним росчерком пера покончила со всем этим безумным миром и ликвидировала его. Книга Кремера, признавая существующий буржуазный мир, шокировала его. Она представляла собой скандальный подход, поскольку бездушно отвергала весь прекрасный нормированный разумный мир с позиций радикально настроенного, никому не обязанного наблюдателя. Данная книга по сути являлась поэтическим произведением, далекой от действительности песнью, в которой автор Кремер обстоятельно, достоверно описывал всестороннее бедственное положение, как и свои персонажи — маниакально и безжалостно, без всякого почтения к социальным клише. По издавна утвердившимся, до сих пор применяемым критериям, книга блистательно написана и довольно легко читается. Сам Левинсон убедился в этом, когда недавно, уже в который раз (!), снова раскрыл ее и уже не выпускал из рук, пока не дочитал до конца. Вот только на этот раз ему стало яснее, в какой мере в этой книге представлен сам Кремер. Между тем наряду с неожиданным фактом своего присутствия на его письменном столе эта книга преподнесла ему еще один сюрприз. Выяснилось, что отдельные места, а также целые абзацы и предложения были отмечены или подчеркнуты в книгах, попавших на книжные полки прямо
