невежливо, правда? Но как я мог тебе все это объяснить? Ты бы мне поверила? Да, может быть. Но в сущности, извини, даже ты в тот момент была мне безразлична.
На улице было темно и прохладно. Наверное, прошел дождь, потому что земля под ногами была влажной, а фонари, мерцая, отражались в лужах. Небо было затянуто черными облаками; я бы хотел посмотреть на луну, меня бы это успокоило, – но луны не было. Я чувствовал, как у меня дрожат руки, лихорадочно и громко стучит сердце. Я сунул руки в карманы и пошел неизвестно куда. А что это собственно за город? Да какая разница. Тот, кто слишком много путешествует, теряет представление о том, где находится. К тому же все они похожи друг на друга.
Пройдя немного, я начал раскаиваться в том, что ушел. Там я, по крайней мере, был среди людей, а здесь один. Я остановился.
Напротив, на другой стороне улицы, выделялась большая витрина, квадратная, с подсветкой. Хорошо одетая кукла-манекен, замершая в неестественной позе, держала в руке сумочку крокодиловой кожи и не сводила с меня глаз. Вдалеке медленно прошла какая-то смутная тень и растворилась во тьме. Я сглотнул. Сердце у меня стучало, отбивая барабанную дробь; я прислонился к стене дома, казалось, она слегка завибрировала. Кукла смотрела на меня, я смотрел на куклу. Ну хорошо. Я вытащил из кармана правую руку, какое-то время недоуменно разглядывал ее, а потом, быстрым небрежным движением шевельнув пальцами, даже не поманил…
Издав пронзительный певучий стон, стекло разлетелось на куски; осколки несколько секунд барабанили по тротуару. Медленно, очень медленно, словно преодолевая какое-то сопротивление, кукла наклонилась, наконец потеряла равновесие, упала – и с глухим стуком ударилась об асфальт. Сумочка выскользнула у нее из руки и выпала на улицу.
Какое-то долгое, бесконечно долгое, вечно длящееся мгновение было тихо. Совсем тихо. Мир затаился, время остановилось. Потом со звонким электрическим щелчком включилась сигнализация. Механический вой то усиливался, то ослабевал, гулко разносясь по пустой улице. По внезапно заполнившейся людьми улице. Мимо меня проехали машины, люди выглядывали из окон, точно из-под земли выросла стайка безликих прохожих, сигнализации где-то откликнулась полицейская сирена. Я заставил себя сдвинуться с места. С трудом переставляя ноги, я брел, не знаю, долго или нет, пока вой сигнализации почти не стих.
Потом я вдруг заметил, что дома сменились деревьями. Низкорослыми, голыми, кривыми деревьями и жиденьким кустарником. Наверное, это парк, жалкий участок природного ландшафта, где днем выгуливают собак, а старухи кормят голубей. У меня под ногами хрустел гравий.
И вот я остановился. Надо мной в ночных облаках терялись кроны деревьев; самолет описал в небе светящуюся петлю; вдалеке поблескивали фонари. Я был один. Может быть, во всей Солнечной системе не было никого, кто был бы так одинок. Я почувствовал, как на лбу у меня выступили капли пота. Я ощупал голову; мне почудилось, что волосы стоят дыбом. Нет, не стоят дыбом, а сильно намокли и прилипли ко лбу. «Успокойся! – тихо приказал себе я. – Успокойся!» Я попытался вспомнить что-нибудь простое, вселяющее уверенность, успокоительное: периодическую систему элементов, «Отче наш», формулу решения квадратных уравнений, – но ничего, просто ничего не мог придумать.
Может быть, попробовать еще раз? Может быть, мне все это померещилось? Может быть, приказать вон той скамейке опрокинуться, приказать тому фонарю погаснуть или разбить молнией какое-нибудь дерево?… Нет, я не решался. Как страшно, если мне это… удастся. А если не удастся? И это страшно. Но, в сущности, я был уверен, что удастся; какая-то часть меня знала, что все они: скамейка, фонарь, дерево – будут мне повиноваться.
Я все-таки сомневался? Или желание еще раз испытать это странное чувство пересиливало любой страх? Во всяком случае, я вдруг обернулся. Позади топорщился низенький, плохо подстриженный куст с несколькими цветами, как бумажные, торчавшими на сухих ветках. Казалось, будто он ждал меня, может быть, целую вечность. Я посмотрел на него сверху вниз, а потом, почти против собственной воли и к собственному добела раскаленному, беспримесному ужасу, произнес, нет, мысленно отдал приказ.
И вот в самой путанице неопрятных сучков, меж двумя особенно костлявыми ветками, показалась светящаяся точка. Какое-то мгновение она неподвижно висела там крошечным белым, едва тлеющим огоньком. А потом беззвучно и медленно, как в кошмарном сне, стала расти. Потом появилась еще одна, потом третья, четвертая, потом множество, и вот весь куст покрылся крапинками крошечных живых искр. Захрустел один лист, выцвел до буроватого оттенка, свернулся трубочкой, рассеялся пеплом; первый язычок желтого пламени лизнул ветку, и тут она загорелась. Весь куст осветился; по ветвям затанцевали высокие тонкие огоньки, падали листья, ветки скрючивались и ломались, не издав ни звука, – слышался только неповторимый, ни на что не похожий громкий шепот огня. Его отблески затопили парк бледным светом и вызвали к жизни сонм смутных, трепещущих, мечущихся теней. Волна жара ударила меня в лицо, я отпрянул и закрылся руками…
И тут я услышал крик. Кричали где-то совсем близко, высоким, неприятным голосом, отягощенным невыносимым страхом. И кажется, я его где-то слышал! С трудом я вспомнил где и узнал его… Я закрыл рот, крик смолк.
Пламя уже опало, и от куста почти ничего не осталось. Вместо него на земле ширилось и росло круглое черное пятно; по нему перекатывались кучки желтых тлеющих углей, замирали, вспыхивали красными отблесками, тускнели и гасли. Прочь отсюда, скорее! Я изо всех сил рванулся, высвобождаясь от магии этого зрелища, и кинулся прочь. Бежать.
Бежать. Мимо пролетали дома, их сменяли другие дома, еще и еще; рядом со мной развернулась, как лента, аллея фонарей; пожарные краны бросались мне наперерез и в последний момент отскакивали. Несколько раз меня задевали какие-то люди, вслед мне летела чья-то брань, возмущенно запищала старуха, заскулила ушибленная собака. Кажется, один раз я расслышал скрип тормозов, а потом, совсем рядом, гудки машин. Но я не обернулся и не остановился.
Остановился я, только почувствовав, что больше не могу. Я оперся на что-то каменное – присмотревшись, я понял что это пьедестал статуи, высокой и надменной, с алебардой в руках, – и попытался снова прийти в себя. Я различал свое громкое, отрывистое лихорадочное дыхание; казалось, будто мои легкие защемили меж двумя металлическимим пластинами. Закрыв глаза, я чувствовал, как земля уходит из-под ног…
Я подождал. И в самом деле, стало лучше. Я снова мог стоять, ни на что не опираясь, мог дышать, не хватая ртом воздух, а назойливый стук у меня в висках постепенно затихал и наконец прекратился. Я обернулся: на земле, прислонившись к стене, спал грязный клошар. Мимо проехала машина, еще одна. Из подъезда вышел человек, завернул за угол и пропал. Небо по-прежнему было кромешно черным.
Только теперь я заметил, что стою напротив метро. Я отпустил свой пьедестал и побрел туда. Эскалатор работал, я спустился вниз.
Безлюдная платформа; пластмассовая скамейка, две расплющенные банки из-под кока-колы, странное буроватое пятно на полу (лучше туда не смотреть), огромный смеющийся тип в джинсах на рекламном плакате. Он был в шляпе, небрит, а за спиной у него простиралась до самого горизонта красная скалистая равнина. Множество окурков, маленьких, докуренных почти до фильтра и раздавленных. Я сел.
Время шло. Только это было трудно заметить. Часы с подсвеченным циферблатом, висевшие на стене, показывали какой-то совершенно невероятный час, а стрелки на них застыли. Никого. Ни человека, ни поезда.
– Эй! Это вы? – Кто-то потеребил меня за плечо, я вскрикнул… Два мальчика лет двенадцати- тринадцати, большеглазые, любопытные, немного смущенные. – Не могли бы вы… дать нам автограф?
Я молча кивнул. Один из них протянул мне слегка помятый лист бумаги; я ощупал нагрудный карман: да, ручка на месте. Я вытащил ее, снял колпачок, подписал. Сначала мне это не удавалось, потому что у меня слишком дрожали руки, потом я просто провел судорожно изогнувшуюся ломаную линию. Они поблагодарили, взяли лист и ручку и ушли. Через несколько секунд они пропали, будто впитанные землей. Платформа снова опустела. Я заметил, что они забрали мою ручку. Несмотря на все события этого дня, это меня разозлило.
Поезда все еще не было. Человек на плакате насмешливо ухмылялся, пейзаж у него за спиной казался странным и враждебным. Я посмотрел на одну из расплющенных банок из-под кока-колы; когда до нее дотронулся мой взгляд, она задребезжала и подпрыгнула. Я быстро отвернулся и закрыл глаза. Тотчас же я ощутил рядом какое-то движение; я в панике обернулся на шорох, но ничего не заметил. У меня
