перехватило горло, я онемел. Если бы я мог умереть…
Поезд! Во мраке туннеля появились огни, они росли и толкали перед собой поток затхлого, застоявшегося воздуха. Поезд взвизгнул и остановился, открылись двери. Я встал, поплелся по платформе к ближайшей двери и вошел. В вагоне сидели старуха, угрюмый человек, дремал пьяный, зажав между колен пустую, нет, полупустую бутылку. Я пробрался к свободному сиденью и без сил повалился на него. Поезд тронулся, его окутала тьма.
– Это вы! – Старуха привстала и устремила на меня неподвижный взгляд черепахи. – Вы!
– Простите? – переспросил я, заметил, что говорю шепотом, и повторил, на сей раз вслух: – Простите?
– Вы не?… Вы не?… Вы?…
– Да, – сказал я, – это я.
– Ах! – воскликнула она. И снова опустилась на сиденье. И уставилась в пролетающий за окном мрак. Мой ответ ее явно удовлетворил, по-видимому, она обо мне забыла.
Внезапно появилась еще одна станция, открылись двери. Но никто не вошел, двери захлопнулись, снова стало темно.
– Что бы это ни было, – произнес я тихо, – я этого не хочу. Хватит! Я об этом не просил, я этого не желал. Пожалуйста, не надо! – Я поднял глаза: надо мной в такт движению поезда покачивался небольшой разноцветный плакат: желтая бутылка лимонада, а сверху жирными буквами: «То, что тебе нужно!» – Нет, – попросил я, – нет. Или, может быть, да, но не сейчас. Не сейчас.
Поезд остановился, я встал. Двери открылись, я, спотыкаясь, вывалился из вагона. Старуха что-то крикнула мне вслед; я обернулся, но двери уже успели закрыться. Поезд тронулся, увеличил скорость и пропал в своем туннеле. И оставил меня одного. А зачем я вообще вышел? Куда же я шел? Куда?
Снова эскалатор; казалось, вся земля источена ходами эскалаторов. Он вынес меня наверх и высадил на какой-то новой, темной, пустынной площади. Мимо прошли некрасивые молодые влюбленные, мерзла никем не замечаемая проститутка, полицейский меланхолично всматривался в небеса.
Знаю, подумал я, что все могу потерять. Знаю, что именно этого я и хотел. Но я не хочу этого больше. Мне это не по силам. Я не могу. Мне не нужна эта власть. Я не Мерлин. Я не волшебник. Я ошибся.
– Вы понимаете, – спросил полицейский, – что это значит?
– Что? – Я уставился на него.
– Вы понимаете, – повторил он с непроницаемым лицом, – что это значит?
Я повернулся и хотел кинуться прочь, бежать, бежать, но просто не мог. Поэтому я пошел – быстро, насколько мне позволяли подкашивающиеся, саднящие ноги. Потом я не выдержал – и оглянулся. Полицейский смотрел мне вслед. Проститутка тоже. Остановились и некрасивые молодые влюбленные. Все четверо без всякого выражения смотрели на меня.
Спотыкаясь, я свернул за угол ближайшего дома и побрел дальше, никуда не сворачивая. Если бы я только мог бежать – я бы за это почти все отдал. Но бежать я не мог, не мог.
Потом я остановился. Посреди улицы, в беловатом неоновом свете фонаря. Свет был резкий, на какое- то мгновение он меня просто ослепил.
«Нет! – простонал я. – Нет! Решено! Мне страшно, я больше не хочу и не могу! Я говорю „нет'. Нет».
Где-то над моей головой распахнулось окно. Кто-то произнес необычайно четко: «Как хочешь! Вот увидишь, чем это для тебя обернется».
Окно со скрипом закрылось. Я поднял голову, но не смог ничего рассмотреть: фонарь был слишком яркий. Внезапно я понял, что прямо на меня стремительно несется что-то огромное и страшное. В следующее мгновение я услышал рев, а потом пронзительный визг тормозов.
Я ощутил две вещи: что-то сильно толкнуло меня, а потом мои ноги оторвались от земли. Меня обвевал воздушный поток, прохладный и приятный. Я парил, да, парил над землей. А где-то внизу, далеко-далеко подо мной, плавно проплыл асфальт. Потом он поплыл ко мне. И больше я ничего не помню.
XI
Я лежал в отдельной палате. Чтобы это устроить, пришлось приложить немало усилий и заплатить целое состояние, но я был знаменит, а Вельрот знал свое дело. Поэтому место рядом с моим так и осталось незанятым, по ночам я сам решал, спать мне или нет, и меня не беспокоил вид чужих страданий. В палате был телевизор и радиоприемник, а у стены стояли какие-то медицинские приборы, мрачные и угрожающие, наводившие на мысль о зондах и боли; но они предназначались не мне.
Мне было совсем неплохо. То есть я выздоравливал. Открытый перелом ноги, закрытый перелом руки, сотрясение мозга средней тяжести. Мне повезло. Так говорили все: Вельрот, врачи, главврач и даже некий преисполнившийся ко мне мистического благоговения профессор, каждый день на несколько минут склонявшийся над моей постелью. Мою сломанную ногу скрывал толстый слой гипса, закрепленного на металлическом штативе; в гипсе у меня была и левая рука, а шею охватывали твердые, словно железо, брыжи – как у королевы Елизаветы на гравюрах эпохи Возрождения. То, что я лежал без движения, мне почти не мешало; не очень-то и хотелось двигаться. К тому же мне ведь повезло, и поэтому, как полагали врачи, главврач, профессор, я был не вправе жаловаться.
– Попасть прямо под машину, пережить лобовое столкновение, – сказал профессор, – и отделаться… отделаться всего лишь… Благодарите Бога!
– Кого? – переспросил я.
– Бо… гм… – Он неуверенно посмотрел на меня, пожелал мне скорейшего выздоровления, дал медсестре какое-то указание, которое я не расслышал (да и не должен был расслышать), и вышел.
Сначала – последствие сотрясения мозга – я не отдавал себе отчета, кто я, где нахожусь и почему. Несколько часов, возможно, целый день, я пробыл в блаженной, напитанной теплом постели пустоте, окруженный трогательной заботой неизвестных сил, не имея прошлого, не имея индивидуальности, вне времени. А потом, к сожалению, все вернулось на свои места! Меня снова звали Берхольмом, я пережил невообразимо ужасную ночь, был иллюзионистом, лежал в больнице. Медицинские сестры были любезны, но нехороши собой; нехороши собой, но любезны. Я мало чем мог себя занять, вот только размышлениями. Я попытался реконструировать ночь, когда со мной произошел несчастный случай, но это удалось лишь отчасти. Я угадал какое-то число, бродил по незнакомым улицам, разбилась какая-то витрина, загорелся куст; ну и как все это связано?
– Ничего страшного, – сказал главврач, – в том, что вы этого не помните. Лопнула кинопленка.
– Но я должен все вспомнить, – настаивал я. Поэтому я расположил немногие горячечные образы, сохранившиеся у меня в памяти, в описанной последовательности. Создав из них блестящее представление иллюзий, на котором я был публикой, а не исполнителем. Я чувствовал, что случилось что-то непоправимое. И так обрела образ, контуры, форму самая ужасная ночь в моей жизни. Значит, слышу я твой голос, все, что ты рассказал, – неправда? Да, все, что я рассказал, – неправда. По крайней мере, в буквальном смысле слова. Я волшебник. «Искусство создания иллюзий, – писал Джованни ди Винченцо пятьсот лет назад, – что бы о нем ни говорилось, – это искусство лгать». Ты еще не поняла, что я непрерывно, постоянно лгу? Но не беспокойся, все-таки в моем рассказе не все ложь. Я пережил несколько часов душевного смятения, я увидел и отверг что-то возвышенное и пугающее, со мной произошел несчастный случай, и ничто теперь не будет таким, как прежде. Это – правда. Остальное – красочное добавление, смесь сокровенной мечты и кошмара. Попытка придать моему поражению толику демонического блеска. Ты в самом деле поверила? Мне это льстит. Может быть, я все-таки маг. Хотел бы я побыть магом, пусть даже несколько часов, одну ночь.
Вельрот навещал меня каждый день, а ван Роде написал мне трогательное письмо из Португалии. Ты несколько раз заходила, но пробыла недолго и вела себя чрезвычайно холодно. Ты хотела услышать, почему я сбежал со званого вечера и что произошло потом. А мне нечего было ответить. Было еще слишком рано. Теперь я ответил, но, наверное, слишком поздно…
Мое гастрольное турне пришлось прервать, и Вельрот пребывал в отчаянии. Убытки были велики, а газетные заголовки недоброжелательны. Большинство предполагало – и это подтверждали анонимные источники в больнице (значит, одна из любезных сестер шпионила), – что я был пьян и, не разбирая дороги в алкогольном тумане, по собственной вине попал под злосчастную машину. Другие полагали, что все дело в редких экзотических наркотиках, третьи позволяли себе некрасивые намеки на мое психическое состояние.
