станет желать ее. Умолять о пламени из рук дьявола. Ее спина изогнулась еще сильнее, она подалась вперед, навстречу создателю бури.
Ахилл сосал ее грудь, лизал, дразнил и' дергал ее губами. Унесенная исступлением удовольствия, Элеонора издалека услышала сладкий стон, как будто триумф внутри нее обретал голос.
Рука Ахилла нырнула под воду, и его пальцы стали поглаживать мягкую, увлажненную бухту ее желания. Он гладил внутреннюю поверхность ее бедер, кончики его пальцев легонько касались ее тайного укромного уголка. Бедра Элеоноры приподнялись навстречу его прикосновениям.
– А-ах, дьявол, ты хочешь заставить меня умолять тебя?
– Тс-с-с, моя сладкая Элеонора. Не говори ничего, лишь вкушай удовольствие. – Палец скользнул внутрь. Стон наслаждения потряс Элеонору. Ахилл ласкал самое интимное место Элеоноры, возбужденное от страсти. Он коснулся бутона ее желания.
– А-ах, – вскрикнула Элеонора, зажмуривая глаза. Музыка шторма играла в ней. Никакого дождя, только клубящиеся облака и горячее, сладкое напряжение, разрастающееся, иссушающее, арпеджио желаний, играющее все быстрее и быстрее…
Напряжение закручивалось в спираль все туже и туже. Элеонора подвинулась еще ближе. Ее тело и душа начинались и кончались там, где он касался ее.
Не осталось ничего – ни разума, ни ощущения себя, – лишь его прикосновения, как вихрь, как жар бога огня, и Элеонора расплавилась. Ахилл создавал ее, лепил, увлекал дальше.
И музыка, непрекращающаяся музыка, песня ее тела, звучание нервов, кровеносных сосудов, мускулов, крови – всех оживших частиц, пульсирующих в мелодии, которую впервые спели небеса.
Звуки ее стонов сложились в его имя.
– Ахилл, Ахилл… – мольба, литургия, благодарение. Бушующая музыка достигла своего апогея. Ее крик взлетел ввысь. Тело содрогнулось. Экстаз накатывал снова и снова, музыка, свет и прикосновения черного ангела понесли ее к райскому забытью.
Нить ясной мысли проплыла через разум Элеоноры. «Бархат, – подумала она, – вода превратилась в бархат». Она потянулась. Такой теплый, сухой и… Она открыла глаза.
Ахилл лежал рядом на огромной императорской кровати и с улыбкой глядел на нее. Оба они были абсолютно нагими.
– Ты – сон, ставший явью, – сказал Ахилл. Элеонора улыбнулась, но с печалью и сожалением.
– Мой сон. Или, может быть, я утонула в реке, а ты награда небес…
Ахилл провел пальцем по губам Элеоноры.
– Не говори о реке, – предостерег он ее. – Я не хочу вспоминать тот ужас.
– Вокруг столько ужасного, Ахилл. – Элеонора приподнялась на локте и посмотрела на него. – Не езди в Вену. Вернись во Францию, к своей прежней жизни, которой ты жил до встречи с глупой женщиной.
Он остановил ее слова поцелуем.
– Я не могу, Элеонора. Того человека больше не существует.
– Но он может, – закричала Элеонора, вставая на колени. – Константин признал тебя своим сыном! И разве такая мелочь, как старый рисунок, изменит это?
– Правда этого рисунка – не мелочь, – ответил Ахилл. – И хотя я больше не могу претендовать на кровь Д'Ажене, я все еще солдат. Война делает подобный опыт ценным, и вокруг много тех, кто заплатит за них, не слишком обращая внимание на родословную.
Я мог найти тысячу причин, чтобы убедить себя в том, что этот рисунок не имеет со мной ничего общего. Совпадение. Ложь. Было бы легко взять мой портрет и немного его изменить. В силах врагов поступить так, хотя это выше понимания.
Фактически так должно было случиться. Твои братья оказались умнее других. Я даже убедил себя, что такая умница, как ты, стала жертвой обмана. Пока…
– Твоя мать…
– Моя мать. – Ахилл нежно погладил шелковистую кожу щеки Элеоноры. – Я никогда прежде не видел любви на лице своей матери.
Элеонора обняла его, стараясь впитать в себя все обиды, все раны, которые она причинила и нанесла ему.
– Разве ты не можешь считать эту любовь в некотором роде вознаграждением? Чувства твоей матери к человеку, от которого она родила сына?
– Любовь – вознаграждение? Или моя награда – это ты? – Ахилл поцеловал Элеонору в шею. Его теплые влажные губы возбудили ее. – Ты – мое спасение, – шептал он ее телу. – Ты – мой разум.
Элеонора погладила рельефную мускулистую грудь Ахилла, получая удовольствие от ощущения ее твердости.
– А ты – моя безрассудность, – произнесла она, ощущая жажду утолить голод страсти. Элеонора начала целовать все тело Ахилла.
Очевидность его горячего и несомненного желания обожгла ее бедра. Элеонора опустилась ниже, чтобы прикоснуться к его мужской плоти, и обхватила ее пальцами.
Ахилл застонал и выдохнул:
– Любимая Элеонора. – Она крепче сжала руку и начала двигать ею вверх-вниз. Глаза Ахилла закрылись, а голова вдруг оказалась слишком тяжелой. – Да! Боже, да!
Элеонора никогда прежде не дотрагивалась до мужчины подобным образом, никогда не чувствовала
