услышал. Затем передал трубку Баркало.
Баркало поднес трубку к уху. Бармен застыл рядом, глядя на него бархатными глазами.
– Мы в студии, – сказал Роджо.
– Надеюсь, взяли их, не поднимая шума?
– Все прошло гладко.
– Я выезжаю.
– А Буш возьмешь с собой?
– А вот это уж тебя не касается!
Баркало бросил взгляд на Буш, которая радостно улыбнулась в ответ, понимая, что Баркало сейчас сказали какую-то гадость и это привело его в бешенство.
Баркало бросил трубку бармену, который поймал ее на лету и тем же движением опустил на рычажки. Баркало выложил на мраморную стойку двадцатку.
– Знаешь песенку 'Почему мой пес не рычит, когда ты крадешься в ночи'?
По-прежнему улыбаясь, бармен ответил:
– Нет, но я знаю другую. 'Я не трону и божьей коровки, отчего же петля из веревки'.
Баркало хмыкнул.
– Без сдачи.
– Благодарю вас.
– Скоро уезжаю на Запад, – сказал Баркало. – Твоих шуточек мне будет недоставать.
– А мы никуда не денемся, мистер Баркало, так что смело сможете сюда вернуться. Рано или поздно каждый возвращается в Новый Орлеан – хотя бы затем, чтобы здесь умереть.
– Пошли, – сказал Баркало, обратившись к Буш.
– Я же тебе сказала!
Она принялась раскачиваться на стуле круглой жопкой, из-за чего заколыхались и грудки в глубоком вырезе.
– Да хер с тобой, делай что хочешь.
Бармен быстро отошел в сторону, чтобы не услышать того, что ему слышать не полагалось.
– Сиди здесь, если хочешь И налижись как свинья, – сказал Баркало.
– У меня нет денег.
Баркало швырнул на стойку еще одну двадцатку.
– Этого тебе хватит, – сказал он и по затененному залу пошел на выход.
Буш заметила, что бармен, протирая бокалы, исподтишка поглядывает на нее.
– Что-то ты не грустишь, Генри, из-за того, что я сматываюсь из города.
– Я грущу. Мне тебя будет не хватать, солнышко.
– Сейчас тихое время дня?
– Можно расслышать, как трахаются пересмешники.
– Рад, что вы заехали, Эммет, – сказал Кейп, не протягивая, однако, актеру руки. Он отправился вдаль по коридору, явно полагая, что Тиллмэн последует его примеру.
– Да я бы за все сокровища мира не отказался от удовольствия поглядеть на ваш дом, Уолтер.
– Какая у вас изысканная манера выражаться!
– Но я не кривлю душой.
– Не сомневаюсь, что это так.
– Это действительно так. Вы же знаете, ни на одну премьеру люди не рвутся так, как сюда.
– Правда?
– И, кроме того, Уолтер, я и впрямь питаю к вам глубочайшее уважение и возможность пообедать с вами я бы не упустил ни за что.
– Тогда, Эммет, мне кажется, вам надо доказать свое уважение не только словом, но и делом.
– Я не вполне понимаю вас, Уолтер. Я что-нибудь не так сделал?
– Вы, Эммет, попросили меня об одолжении, а потом солгали мне.
Открыв дверь, он пропустил Тиллмэна первым в кабинет, обшитый деревом и обтянутый кожей.
Тиллмэн внезапно почувствовал, что у него озябли руки. Он сунул их в карманы, тут же извлек оттуда и сложил у себя на животе, словно собираясь молиться.
– Я никогда не делал этого, Уолтер. Я вам никогда не лгал.