— Доброй ночи, леди Армстронг, — сказала Амелия, чувствуя на себе задумчивый и понимающий взгляд виконтессы.
Томас вел ее вверх по лестнице. Его рука легонько покоилась на ее талии с властностью, которая ее завораживала. Вся его повадка свидетельствовала об одном — он готов сообщить миру, что для него это больше, чем приключение, больше, чем свидания любовников, полнящиеся жаром и страстью, за закрытыми дверьми и задернутыми шторами. С тех пор как Томас узнал, сколь сильно она его любит, он по- настоящему ухаживал за ней: дарил ей цветы, шоколад, книги… Амелию переполняло счастье. Как только за ними закрылась дверь ее комнаты, она повернулась к нему в сладостном предвкушении прощального поцелуя на ночь.
— Если я сейчас тебя поцелую, то не смогу остановиться. Просто не знаю, как можно принимать тебя дозировано.
— А я и не хочу, чтобы ты останавливался.
Она дышала неровно и хрипло и уже подняла руки, чтобы обнять его.
— Амелия!.. — застонал он. — В доме моя мать и сестры.
— Тогда пойдем в твою комнату.
— Невозможно, — ответил Томас, хотя глаза его говорили обратное: ему бы этого хотелось.
— Почему нет? В доме своей сестры ты не проявлял подобной сдержанности, — сказала она шепотом и опять потянулась к нему, чтобы прижаться лицом к его шее.
Она любила это ощущение — прикосновение его щетины к ее щеке.
На мгновение глаза его закрылись, и он испустил стон:
— Нет, не надо меня искушать.
Сжав ее бедра, он крепко прижал ее к себе, давая ей почувствовать свое возбуждение.
Внизу ее живота кольцами зазмеился жар, и она ощутила влагу между бедер. Прошло менее двадцати четырех часов с того момента, как он был с ней, и вот она снова была разгорячена и обуреваема желанием.
— Мисси не была невинной, когда вышла замуж за Радерфорда, а что касается Кэтрин и Шарлотты, то они мне не сестры. Но из уважения к моей матери и моим невинным сестрам мы, право же, не должны этого делать.
На последних словах голос Томаса дрогнул.
Амелия знала, что добьется своего, если будет настаивать. Ведь он так же нетерпелив, как она, когда между ними вспыхивает желание, но его доводы были словно ведро холодной воды. Такое его поведение говорило о цельности и высокой морали, в то время как ее нежелание думать о его семье свидетельствовало о ее теперешнем легкомыслии.
Она медленно, неохотно высвободилась из его объятий. Его руки задержались у нее на талии, будто он не хотел ее отпускать, но потом они упали вдоль тела.
— Увидимся завтра утром, — сказала она тихо.
Его глаза потемнели, а руки сжались в кулаки. На мгновение ей показалось — сейчас он передумает. Но Томас просто погладил ее щеку.
— Думай обо мне, — пробормотал он неразборчиво.
Это было все равно что приказать рыбе плавать, а птице летать. Думать и мечтать о нем — что еще она могла делать? Амелия кивнула, бросила на него прощальный долгий взгляд и закрыла дверь в свою спальню, позволив себе величайшее искушение — стоять молча и неподвижно по другую ее сторону.
Глава 28
Через день после возвращения в Стоунридж-Холл и только через месяц после первой встречи с Луизой Томас оказался в немыслимой ситуации: ему пришлось против воли принять ее. (Позже он не преминул «поблагодарить» за это мать, которая не посмела отказать ей в приеме.) Появление Луизы в его доме без приглашения и без предварительного предупреждения нарушало все мыслимые и немыслимые правила приличия. Дерзость этой женщины была беспредельной.
Они удалились в библиотеку, в то время как он стоял и смотрел на нее с выражением, отнюдь не свидетельствовавшим о светской учтивости. Луиза, являвшая собой картину полного спокойствия, села на голубой пуф возле камина.
— Вы располагаете десятью минутами моего времени, — проговорил Томас.
Амелия в это время была занята в утренней комнате с его сестрами и слушала, как Эмили практикуется в игре на фортепьяно.
— Господи, вы стали так холодны. Пожалуйста, не говорите мне, что это моя вина, если вы забыли о хороших манерах.
На лице ее красовалась улыбка женщины, имеющей весьма высокое мнение о себе и уверенной в своей безусловной привлекательности. Почему он не замечал этой ее склонности к самолюбованию семь лет назад?
— Не льстите себе, воображая бог знает что. Будьте довольны уж тем, что я согласился вас принять и выслушать.
Он повернулся и подошел к буфету. Резким движением откупорил хрустальный графин, взял стакан и налил себе вина. Без этого, подумал он, ему не пережить следующие десять минут.
Луиза грациозно поднялась с места и обогнула стол.
— Ваша нелюбезность означает, что вы не предложите мне выпить?
Томас повернулся к ней и смотрел, как она приближается к нему, картинно надув свои красные губы. Он предпочитал розовые. Темно-розовые. У Амелии был восхитительный розовый рот.
— Не думаю, что вы останетесь достаточно долго, чтобы насладиться напитком.
— Как вы жестоки, — мягко укорила она его. — Только Господу известно, зачем я предприняла это путешествие. К счастью, у меня дом в Сомерсете, потому что, похоже, мне не приходится рассчитывать на ваше гостеприимство.
Теперь она стояла лицом к нему и ее пышные юбки касались его панталон. В ноздри ему ударил запах ее духов. Слишком сладкий цветочный запах, очень подходящий его носительнице.
— Да, именно так. Поэтому надеюсь, что вы не станете слишком долго держать меня в неведении относительно цели вашего визита, — ответил Томас сухо.
Стремясь выдержать дистанцию между ними, он обошел вокруг нее и направился к креслу в самой дальней части комнаты. Ничуть не смущенная и не обескураженная этим, Луиза последовала за ним и села на диван напротив.
— Я часто думала о вас все эти годы. Думала о том, каким был бы брак с вами, и частенько представляла, что Джонатан — ваш сын.
Так у нее есть сын? Он впервые услышал об этом. Жизнь с Луизой была бы чистым несчастьем, но ребенок приковал бы его к ней навсегда, а уж это было бы катастрофой. Он мысленно возблагодарил своего отца, столь неумело распорядившегося семейным состоянием и оставившего его без гроша. Если бы не это, его юношеская глупость обернулась бы несчастьем, имя которому было герцогиня Бедфорд.
— По правде сказать, самое лучшее, что случилось со мной, — это ваш брак с герцогом.
Брови герцогини сошлись на переносице, а губы сжались, образовав прямую линию, ее лицо выразило крайнее неудовольствие. И наконец облик подлинной женщины, какой она была, проступил из-под складок парчи цвета бургундского вина и черного бархата.
— Вижу, что с вами не договориться, — сказала она лимонно-кислым тоном. — И все же то, что дошло до меня, должно вас очень заинтересовать. Потому что это позор, настоящий позор.
— Я искренне сомневаюсь, что мне захочется услышать что-либо, если только это не слова прощания: good-bye, adieu, adios — на каком бы языке они ни были произнесены, — заметил Томас сухо.
Ее карие глаза сверкнули недобрым огнем, и это придало лицу мрачное и даже зловещее выражение.
— О, я уверена, эти сведения могут представлять для вас некоторый интерес. Это касается гостьи
