беркута. Он обиженно вздохнул, затем, оттопырив палец с крупным рубином на нем, покрутил усы и сказал:
— Мирабы, я не был бы Арутюн-ходжайном, если бы согласился сесть рядом с лоточниками. Если вам нужны деньги и я не даю их вам, — я уже не хозяин, а трус. Может быть, я кого обидел или кто-нибудь слышал от меня дурное слово? Или вы просто не хотите иметь дело со мной? Тогда скажите, — и я уеду.
Мирабы зашевелились, заговорили на все лады:
— Нет, ходжайн, тебя упустить нельзя!
— Ходжайн прав!
— Сары болтает, сам не зная что.
Хотя эти слова и задели Сары, он спокойно ответил Арутюну:
— Артын-ага, я не хотел оскорблять тебя. Разве аульные торговцы и хозяева могут тягаться с тобой? Если ты вырвешь из их рук арендное зерно, твоя слава только возрастет.
Снова заговорил Халназар:
— Мирабы, не подумайте, что я забочусь о выгоде ходжайна, но я советую вам: не упускайте его! Если вы свяжетесь с аульными торговцами, пойдут толки, всплывут обиды, начнутся споры — и вы на этом только потеряете. И денег во время не получите. Другое дело — Артын-ходжайн. Он не сходя с места отсчитывает вам деньги наличными. А кроме того, каждый из вас получит шелковый хивинский халат.
Такой подарок пришелся по вкусу мирабам.
— Отдадим аренду Артын-ходжайну! — решили они.
Сары обвел всех пристальным взглядом. В остром блеске его голубоватых глаз Халназар прочитал непоколебимую решимость: «Если другие дают слово, — пусть дают. Но на землях моего арыка не бывать ноге ходжайна!»
Подошло время обеда. Гости уже давно принюхивались к запаху жареного мяса, — в честь Арутюна был зарезан двухгодовалый барашек. Когда стали вносить блюдо за блюдом дымящийся плов, у мирабов и вовсе поднялось настроение, их лоснящиеся от пота лица повеселели. Рассевшись кучками по три человека, они начали загребать пальцами рассыпчатый, пропитанный жиром рис.
В это время в дверях показался человек без халата, в дырявой, грязной, залатанной рубашке, подпоясанный веревкой. Его никто не заметил. Моргая глазами, он поворачивал во все стороны свое черное лицо, смотрел, как комки плова величиною в кулак, исчезали в огромных ртах, и, невольно причмокивая, шевелил синими губами. Вдруг он, словно не выдержав искушения, громко крикнул:
— Бай-ага!
Халназар, молча взглянув на вошедшего, неторопливо взял с блюда огромный комок плова и положил в рот. Стоящий в дверях неподвижным взглядом смотрел на блестящие от жира пальцы бая, на его раздутую щеку. Проглотив рис, Халназар так же неторопливо взял кость, покрытую жирным мясом, и только тогда прикрикнул грозно:
— Ну, что надо?
Человек в рваной рубашке, стыдясь, опустил голову и тихо проговорил:
— Бай-ага, у меня просьба.
— Ну не дурак ли! Разве мне сейчас до тебя?
Ища поддержки, человек взглянул на гостей и продолжал:
— Сделай милость, немного... — Но Мавы, слышавший окрик бая, не дал договорить: он взял пришельца за шиворот и оттащил от двери.
Мамедвели, облизав тонкие пальцы, вздохнул:
— О, боже милостивый! У людей не осталось ни совести, ни стыда! — и опять потянулся длинными пальцами к остаткам плова.
У тучных людей шеи стали влажными, по липам струился пот. Толстый Покги Вала водил пальцами по краю блюда, ловко подбирая остатки риса и, поваляв комок в жире, отправлял в рот. Впрочем, как бы усердно он ни занимался пловом, говорил он без умолку.
После того как Мамедвели прочел послеобеденную молитву, заговорили опять о сделке с Арутюном. Несмотря на возражения Сары, один из мирабов от лица всех обратился к Халназару:
— Бай-ага, арендную долю урожая мы отдадим ходжайну. Немного потерпите. Пусть пройдет срок, когда можно будет видеть, каков урожай, а мы тем временем как бы посоветуемся с народом. Но сделку можете считать слаженной и подарочки готовьте.
Сары, видя, что ему не переубедить мирабов, теперь открыто сказал о своем намерении:
— Вы как хотите, а я по своему арыку сам соберу аренду и отдам ее тем, кто имеет в ней долю.
На Сары закричали со всех сторон:
— Ты всегда первый зачинщик раздоров!
В конце концов рукопожатие, которым обменялся Арутюн с мирабами, прежде чем сесть на коня, все приняли как закрепление сделки.
Глава двенадцатая
Было душно уже с утра. В сухом неподвижном воздухе стояла густая пелена пыли. Солнце вставало над землей огненным шаром.
Артык снял с гнедого торбу и стал гладить шею лошади. Гнедой потерся головой о плечо, подставил лоб. У Артыка не хватило сил посмотреть ему в , глаза. Сердце его разрывалось от боли, к горлу подкатил комок. Опустив голову, он стоял, как бы в забытьи поглаживая рукой коня. Вдруг гнедой рванул повод и громко заржал. Артык поднял голову. При мысли, что он глядит на своего гнедого в последний раз, им овладело отчаяние. Как сможет он жить без коня? Что же, опять купить какую-нибудь кобыленку и слушать насмешки? У Халназар-бая остается и Меле-куш, и прекрасный иноходец, и другие лошади, а у него отнимают единственного коня!
Тяжело вздохнув, Артык решительно направился вкибитку и тотчас вышел с молотком и гвоздями в ру-ке Подойдя к коню, он поднял ему переднюю ногу и примерил гвоздь.
— Аю, дитя мое, что ты делаешь? — испуганно крикнула Нурджахан.
Артык пристально рассматривал углубление в копыте.
— Хочу почистить копыта, мать, — ответил он бодро. Затем, крепко обняв рукою ногу коня и приложив гвоздь к копыту, поднял молоток.
Шекер, вытянув шею, шепнула что-то на ухо матери. Нурджахан бросилась к сыну:
— Ой, дитя мое! Не калечь коня своею рукой!
Не отвечая матери, Артык ударил молотком, но гвоздь вырвался из его дрожащей руки и полетел в сторону. Когда он снова хотел приподнять ногу коню, гнедой глянул на него таким горящим взглядом, что у Артыка бессильно опустилась рука и молоток упал на землю. Слезы застилали ему глаза.
— Ты хоть в моих-то руках не мучайся! — сказал он отворачиваясь.
Подошел Ашир и пытливо взглянул на друга. Таким он Артыка еще никогда не видал: веки у него как будто припухли, щеки впали, и весь он дрожал. «Такой вид бывает у больных лихорадкой», — с беспокойством подумал Ашир, и сам почувствовал, как по телу пробежала знобящая дрожь. Он отвел взгляд и вдруг увидел молоток и гвозди под ногами у гнедого.
— Артык, что ты хотел сделать? — спросил он, поднимая молоток.
Артык ничего не ответил. Он стоял потупясь, словно застыл. Но Аширу стало все ясно без слов, и он укоризненно покачал головой:
— Артык, и тебе не жаль его?
— Не было бы жаль, рука не дрогнула бы.
— Разве конь виноват?
— А я чем виноват?.. Вот пришло в голову такое... думал, вобью гвоздь в копыто, конь захромает, может тогда не возьмут... Но из этого, как видишь, ничего не вышло...
Нурджахан, всхлипнув, сказала:
