зальем всю его канцелярию. Будь спокойна, сын твой останется с тобой. Всю жизнь будешь любоваться им!
Айна поняла все, что хотел ей сказать Артык, глаза ее заулыбались.
Старуха, расчувствовавшись, присела возле своего кувшина, и видно было, что сегодня она не уйдет, а в сторону колодца шли уже новые люди. Артык сел на кобылку и искоса взглянул на Айну:
— Айна, девочка, подай-ка ведро! Нам предстоит долгий путь, не мешает хлебнуть два-три глотка.
— Подай, козочка, подай! — прошамкала старуха.
Айна отлила воду в свою тыкву и протянула облегченное ведро. Артык, принимая его, успел пожать ей руку. Тепло их рук достигло сердец. На мгновенье они жадно впились друг в друга глазами.
Попрощавшись, Артык помчался к поджидавшим его товарищам.
Три всадника, нахлестывая коней, успели домчаться до кибитки Эзиза еще до того, как аулы уснули. Артык соскочил с седла и огляделся вокруг. Несмотря на поздний час, у кибитки слышался шум голосов, толпились люди, раздавался топот коней. Всадники подъезжали и уезжали. Лишь только Эзизу дали знать, что прибыли представители еще одного аула, он велел позвать их к себе.
Артык вошел в кибитку и поздоровался. Перед ним стоял рослый и сильный человек с продолговатым лицом, на котором остались следы оспы. Борода у него была подстрижена, усы закручены кверху. В одежде его не было ничего особенного — полушелковый халат, кушак из козьего пуха, наброшенный на плечи чекмень из верблюжьей шерсти, на ногах — поношенные сапоги, на голове — черная папаха с длинными завитками.
После взаимных приветствий Эзиз неторопливо повел беседу:
— Ну, как — все мирно, спокойно в народе?
Артык бросил на Эзиза удивленный вгляд и встретил строгие, внимательно смотревшие на него глаза. «Наверно, испытывает меня», — подумал он и ответил:
— Как может повернуться язык сказать, что народ спокоен! Народ похож на стадо, в которое ворвался волк с оскаленными зубами.
Горячность Артыка понравилась Эзизу. Он спросил:
— Отважный юноша, ты откуда?
— Из аула Гоша.
— А, от берегов Кяля?
— Да.
— Как зовут тебя?
— Артык Бабалы.
Эзиз понял, что за человек перед ним. Расспросив о положении в ауле, он заговорил, с явным желанием быть красноречивым и вызвать к себе доверие:
— Артык, ты сказал верно. Насильники, во главе с негодяями чиновниками, довели народ до отчаяния. Терпеть дольше нет сил. Животное и то оказывает сопротивление, когда его тащат под нож. А мы люди — и мы не позволим, чтобы нам на шею набросили веревку и повели на смерть. — Эзиз посидел немного в раздумье, важно откашлялся и продолжал: — Чем бросать на произвол судьбы свои семьи и идти воевать за царя, нам лучше защищать свою собственную страну. Как говорят наши вероучители, — и это находится в согласии с мудрыми наставлениями шариата, — мусульманин может сражаться только под знаменем пророка. Я получил сведения, что наши сородичи из Мары и Ахала готовятся к нападению. Эти вести побудили и нас принять решение напасть на царское правительство, чтобы избавить туркмен от тыловых работ. Для этого мы и послали к народу своих гонцов. Подобно вам, приезжают люди из каждого аула. Все дают знать, что готовы к нападению.
— Эзиз-хан, скажи час — и мы нападем!
— Завтра ночью, перед рассветом.
В беседе с Артыком Эзиз слово в слово повторил то, что он уже говорил накануне перед дейханами своего аула — Бахши Мириша. Дейхане, не знавшие воинской повинности, приняли набор на тыловые работы как солдатчину. Эзиз вовремя поднял голос, указал путь к избавлению и неожиданно получил от народа звание хана.
Хотя задуманное Эзизом выступление казалось прямым следствием народного возмущения, на самом деле он давно горел желанием поднять восстание. «Надо напасть, перебить неверных!» — слышался ему неугомонный хриплый голос. Этот голос принадлежал его отцу, Чапык-сердару, старому главарю былых аламанов.
— Надо торопиться, — говорил Эзиз Артыку. — Сейчас, конечно, нет времени выделить боевую конницу, — нападать придется всем народом. Но чтобы не было беспорядка, надо, чтобы жители каждого аула знали, куда им идти и что делать. Тебя я назначаю главным над твоим аулом, а потом ты станешь начальником всех нукеров, которые соберутся с канала Кяль. Такие же назначения я сделаю и по всем другим аулам. Дейхане твоего аула пусть прямо нападают на город, а ты сам отбери себе сотню всадников и скачи с ними к южной будке, разбей там железную дорогу, сломай ноги поезду. Разрушить мост и перервать путь с севера я поручу другим.
— Но у народа нет оружия.
— Бог нам поможет. Пусть вооружаются пока топорами, вилами, охотничьими ружьями, у кого есть. Если возьмем город, все оружие перейдет в наши руки. Тогда будем сыпать огнем во все стороны.
То, о чем говорил этот человек, находило живой отклик в душе Артыка. Но высокомерие, надменная поза Эзиза и какой-то неприятный, холодный взгляд его словно воспаленных глаз с кроваво-красными прожилками, в котором сквозила жестокость, производили отталкивающее впечатление.
«Шакал, настоящий шакал! — подумал Артык, и другая мысль пришла ему в голову: — А теперь, может быть, такой и нужен?» Когда Артык садился в седло, Эзиз дал ему последний наказ:
— Нашему делу, может быть, некоторые воспротивятся. Таких не щади. Кто пойдет против тебя, того уничтожай, а имущество его отдавай на разграбление.
Эти слова заставили Артыка подумать о Халназар-бае, и он с готовность ответил:
— Так я и сделаю!
Глава тридцать девятая
Хуммет знал, что полковник опять сзывал к себе всех эминов, старшин и волостных и что сам он был обязан явиться в этот день в уездное управление, но не торопился с отъездом. До него дошло, что Эзиз собирает народ вокруг себя, видимо, готовится поднять восстание, хотя достоверных сведений об этом у него не было. Понимая, как опасно явиться к полковнику с непроверенными сведениями и вызвать его гнев, Хуммет решил разузнать все точно: что замышляет Эзиз, когда и где собирается выступить, кто приезжает к нему. Он подослал к Эзизу двух своих людей и ждал их возвращения.
Было около полудня. Хуммет приласкал свою вторую жену, потом решил позавтракать. Он опрокинул в рот пиалу водки, оставшейся после вечернего кутежа, и обглодал несколько ребрышек молодого барашка, затем вытер жир с толстых губ и лег, покручивая усы. Вошла старшая жена с годовалым ребенком и присела в ногах у мужа. Забавляя ребенка, она заговорила, стараясь вызвать к себе расположение Хуммета:
— Вон отец, иди к отцу! Полезай на него!
Волостной лежа взял сына, поцеловал его жирными губами. Оттого ли, что жесткие усы кололи нежную кожу ребенка, или ему не нравился тяжелый запах водки, — он отворачивал лицо то влево, то вправо. Хуммет посадил его к себе на грудь. Тогда жена решила, что наступил подходящий момент для разговора.
— Слышишь, отец, тебе говорю: купи же и мне на борык золотые подвески с яхонтами! Да гляди, и платье у меня совсем износилось.
Хуммет повел большими, как у сонного вола, глазами и презрительно улыбнулся:
— Ты и сама износилась.
Эти слова обидели женщину.
