было мало джигитов на чистокровных скакунах. Дейхане сидели на низкорослых кобылках, на ослах; некоторые были вооружены старинными ружьями, заряжающимися с дула, большинство — вилами, топорами, дедовскими кривыми саблями и даже огромными ножницами для стрижки овец.
Собрав вокруг себя старшин, Эзиз отдал приказ о выступлении.
— Джигиты! — сказал он. — Сегодня мы сели на коней для того, чтобы сбросить иго царя, чтобы порвать путы и освободить туркменский народ. Сегодня — день, когда туркмены должны показать свою отвагу!
— Покажем! — раздались голоса. — Смерть баярам!
Глядя на сотни всадников, Эзиз и не подозревал, как жалко выглядит он со всем своим «войском». Он чувствовал себя по меньшей мере богатырем Рустемом
«Как бы то ни было, а я перетянул народ на свою сторону, — думал он. — С такой силой нет места, которого я не достиг бы, нет крепости, которой не взял бы. Если сегодня сброшу царскую власть, завтра сам буду править страной. Я стану ханом не одного только Теджена, а всех туркмен. Кто посмеет восстать на меня? Народ? Гм .. Возьмешь в руку палку — и пойдет туда, куда его погонишь!»
А Хуммет в это время кричал:
— Кто против этой войны — у того в жилах нет мусульманской крови! Жена свободна у того, кто убежит от нас!
Чапык-сердар вышел из толпы провожающих и обратился к повстанцам с напутствием. Его тусклые глаза блестели, слабое тело дрожало, голос звучал хрипло:
— Храбрецы! Поручаю вас сердару, отмеченному божественным оком!.. Эзиз-хан! Тебя поручаю царю мужей! Призывая бога, вынь кривую саблю отца, и она удлинится, как меч Али. Идите же, и да будет спутником вам мужество храбрых!
Джелиль-ишан, маленький, седой, черноглазый человек, воздел руки к небу, благословляя нукеров. Его длинная седая борода развевалась, а голос звучал плаксиво:
— Да будет путь ваш светел и да поможет вам всемогущий аллах! Пусть будут у вас дела успешны, усы закручены! Пусть ружья ваши будут быстры в стрельбе, а сабли остры в бою! Пусть от ударов ваших сотрясаются горы! Пусть от вашего дыхания тает враг, как свинец на огне! Будьте смелы! Убейте врага, имя ваше станет священным в веках. Умрите за веру—наградой вам будет слава шехидов (Шехиды — мученики за веру). Идите же! Поручаю вас единому аллаху! Во имя аллаха, аллах велик!..
Эзиз-хан встал во главе конницы и повел ее к городу. Джелиль-ишан окликнул его. На этот раз голос его звучал весело:
— Когда захватите добычу, не забудьте же и своего дядюшку-ишана, удальцы джигиты!
Глава сороковая
Вернувшись от Эзиза, Артык занялся сбором всадников и лошадей для предстоящего ночью набега на город. Под этим предлогом он заглянул и в кибитку Мередов.
— Дядя Меред, — попросил он, — если сам не поедешь, может, дать кобылку ребятам?
Все еще считавшая себя больной Мама опередила Мереда:
— Нельзя же первому попавшемуся отдать кобылу и погубить ее!
Айна, которая не пожелела бы ничего в мире для Артыка, чуть не оборвала мачеху: «Так уж за один день и погибнет!» Но обычай не позволял ей разговаривать с неженатым мужчиной, и она промолчала. Не последовало ответа и от Мереда, и Артык сделал попытку убедить Маму.
— Тетушка Мама, разве вечно что-либо в мире? Вот скажем, ты: несколько дней тому назад румянец играл на твоих щеках, а сейчас лежишь еле живая. Конечно, умирает не тот, кого болезнь уложила в постель, а тот, кому суждено умереть. Не сегодня-завтра ты подымешься и вновь зацветешь. Так и кобыла — за один день не подохнет. Люди готовы жизнь отдать за народное дело, а ты жалеешь какую-то кобылу! Не стыдно тебе?
Айна все-таки не утерпела и кольнула мачеху злыми словами:
— В этом доме ничего не добьешься, если не угодишь Маме.
Мачеха, как ужаленная, подскочила на постели:
— Не тревожь мою рану! Не из-за тебя ли лежу, не из-за тебя ли не в силах подняться?
Вспомнив слабую струнку Мамы, Артык поспешил все обратить в шутку:
— Не горюй, тетушка Мама! Дай только избавиться от врага, мы тебя сразу поднимем с постели. Тебя обижать нельзя. Айна, конечно, раскаивается в том, что сделала. Ну, да ведь и ты не из слабеньких, которых надо носить на руках!
Мама вдруг оказалась щедрой:
— Не только на один день, пусть хоть на десять дней берут — вон кобыла!
Меред, давно шевеливший губами, наконец вымолвил:
— Только ты, парень, сам на нее садись.
— У меня есть лошадь. Но твою я дам надежному человеку.
Мама совсем раздобрилась:
— Мы тебе верим, отдавай кому хочешь.
Артык украдкой посмотрел на Айну, прощаясь с ней взглядом, сказал:
— Сегодня ночью мы сядем на коней. Молитесь богу... — И вышел из кибитки.
Сердце у Айны дрогнуло. Она устремила вслед Артыку широко раскрытые черные глаза и долго сидела неподвижно.
Сахат Голак еще накануне вечером, наняв верблюда, уехал в город молоть пшеницу для себя и для Нурджахан. Если б Артык знал раньше об всем, он не пустил бы его. Но теперь делать было нечего. Артык простился с матерью и пошел к месту сбора.
Нурджахан провожала его глазами, полными слез:
— Иди, мой ягненок, да поможет тебе создатель! Раздался призыв муэдзина к вечерней молитве.
К Артыку со всех сторон съезжались всадники. Незадолго до того, как они двинулись в путь, прибежал, запыхавшись Гандым и стал горько жаловаться Артыку:
— Все, что осталось на мою долю с гумна, Халназары погрузили на верблюдов и увезли. Я не хотел давать, ухватился за повод, но Баллы так толкнул меня, что я ткнулся лицом в землю... Чем теперь буду кормить детей?
Артык взглянул на багровую шишку на лбу Гандыма и постарался его успокоить:
— Не горюй, дядя Гандым, вот разобьем защитников Халназара, примемся
Услышав доброе слово, Гандым успокоился: В это время вереница халназаровских верблюдов, гремя колокольцами, проходила мимо них. Сбоку на сером осле ехал Мавы. Артык направился к нему. Следом за ним пошли Гандым и Ашир.
— Мавы, верблюдов веди туда! — сказал Артык и показал рукой в сторону шалаша Гандыма.
— Зачем?
— Затем, что это пшеница Гандыма.
Мавы с удивлением взглянул на Артыка своими синими глазами и ударил осла цепочкой.
— Пшеница наша!
Артык преградил ему путь.
— Мавы, если ты превратишь в пшеницу вон те пески, что на юге, и привезешь Халназару, ты его все равно не насытишь. Напрасно ты обижаешь бедняка, такого же, как ты сам. Поверни верблюдов, тебе говорю, пока не поздно!
Мавы не тронулся с места.
— Кто хочет, пусть будет бедным! Я не бедный. Я теперь сын Халназар-бая! Пшеница моя.
— Мы знаем, чья это пшеница, но не понимаем, как ты стал сыном бая.
Мавы не хотел и слушать Артыка:
— Завидуешь моему счастью? Уходи с дороги!
