сыщет ее. Во время долгого, напряженного ожидания между девятью и десятью часами он снова мысленно представил себе, как девушка стояла тогда перед ним здесь, в больничной палате. Он припомнил каждый жест, каждое движение, каждое слово, произнесенное ею. Он ощущал на лбу трепет ее ладони, ее поцелуй, и в памяти его вновь и вновь звучал ее нежный голос:
— Мне кажется, если бы вы прожили долгую жизнь, я бы полюбила вас…
А ведь, произнося эти слова, она знала, что он не умрет!
Зачем же тогда она уехала отсюда? Зная, что он будет жить, почему она не осталась, чтобы помочь ему выкарабкаться из западни? Либо сказанное было произнесено в шутку, либо…
Новая мысль сверкнула у него в мозгу. Кент с трудом удержался, чтобы не закричать во весь голос. Мысль эта сорвала его с постели, заставив замереть с сильно бьющимся сердцем. Действительно ли она уехала? Разве не могла она тоже вести свою игру, притворяясь, будто отбывает к низовьям реки на спрятанном баркасе? Разве нельзя предположить, что она затевает какую-то интригу против Кедсти? Картина, четкая, словно звезды на ясном небе, начала вырисовываться перед умственным взором Кента. Теперь было ясно, что означало бормотание индейца Муи о Кедсти. Кедсти провожал Маретт до лодки. Муи видел его и проговорился об этом в бреду. Потом, правда, он прикусил язык, побаиваясь «Большого белого отца», распоряжающегося Законом. Но почему его там чуть не убили? Старик Муи — абсолютно безобидное существо. У него не было врагов.
В поселке Пристань на Атабаске не было никого, кто бы мог обидеть старого проводника и следопыта, чьи волосы побелели, как снега на вершинах гор. Никого, кроме самого Кедсти — Кедсти, загнанного в тупик, Кедсти, приведенного в ярость. Даже в это трудно было поверить. Однако, каковы бы ни были мотивы нападения и кто бы его ни совершил, Муи, несомненно, видел инспектора полиции, сопровождавшего Маретт Рэдиссон к речному заливу. И вопрос, на который Кент не нашел ответа, со всей остротой встал перед ним: действительно ли Маретт Рэдиссон уплыла с баркасом к низовьям реки?
С чувством, похожим на разочарование, он пришел к выводу, что она могла и остаться. Ему хотелось, чтобы она плыла по реке. Ему хотелось, чтобы она удалялась все дальше и дальше па север. Мысль о том, что девушка замешана в какую-то аферу с Кедсти, была ему неприятна. Если она все еще находилась в поселке или неподалеку от него, то это уже не могло быть связано с делом Сэнди Мак-Триггера, человека, которого он спас своими показаниями. В глубине души Кент надеялся, что девушка уже спустилась далеко вниз по Атабаске, ибо только там, и больше нигде, он сможет увидеть ее снова. И самым большим его желанием, почти таким же, как жажда свободы, было отыскать ее. Тут не было смысла лукавить перед самим собой. Более того: он знал, что не пройдет ни дня, ни ночи, когда бы он не думал или не мечтал о Маретт Рэдиссон. Необъяснимое чудо, связанное с ней, росло и становилось более живым с каждым прожитым днем, и он очень пожалел, что не посмел коснуться ее волос. Она бы не обиделась, ибо она даже поцеловала его…
И тут маленький колокольчик в его часах прозвонил десять. Вздрогнув, Кент сел на кровати. В коридоре за стеной не было слышно ни звука. Дюйм за дюймом он осторожно поднимался с кровати, пока не встал на ноги. Его одежда висела на крюке, вбитом в стену, и он ощупью пробрался к ней в темноте так тихо, что если бы даже кто-нибудь и подслушивал за дверью, то не услыхал бы его шагов. Кент торопливо оделся. Затем он прокрался к окну, выглянул наружу и прислушался.
В ярком мерцании звезд он не увидел ничего, кроме двух белых пней от разбитых молнией деревьев, в дуплах которых жили совы. Кругом царила безмятежная тишина. Свежий ветерок нежно касался его лица. В легком дуновении ветра Кент ощутил слабый запах далеких кедров и пихт. Мир, чудесный в своем ночном безмолвии, ожидал его. Просто невозможно было представить себе неудачу или гибель надежд и стремлений. Нереальной и пустой затеей казались попытки Правосудия удержать его здесь, когда роскошный мир раскрывал перед ним свои объятия и звал к себе.
Удостоверившись, что настала пора действовать, Кент поспешно приступил к выполнению своего плана. В следующие десять секунд он уже был за окном, ощутив под ногами упругую податливость почвы. Некоторое время он стоял в полный рост, залитый светом звезд. Затем он торопливо метнулся к углу дома и укрылся в тени. Быстрота движений не вызывала у него никаких неприятных последствий или болезненных реакций, и он готов был плясать от ощущения земли под ногами и от сознания того, что рана, очевидно, зажила даже более надежно, чем он предполагал. Дикое ликование охватило его. Он свободен! Теперь ему видна была река, искрящаяся, сверкающая и переговаривающаяся с ним при свете звезд, торопящая его, нашептывающая ему, что совсем недавно еще один человек отправился на Север по широкому лону ее вод, и если он поторопится, то она поможет ему настичь этого человека. Кент ощутил во всем теле пульсацию новой жизни. Его глаза странно блестели в полумраке светом ожидания и надежды.
Ему казалось, что Маретт уехала только вчера. И даже сейчас она не могла еще уплыть слишком далеко. В эти мгновения, опьяненный дыханием свободы, он ощущал торжественное и ликующее начало новой жизни, и девушка представлялась ему совсем не такой, какою он увидел ее впервые. Теперь он воспринимал ее как часть себя самого. Он не мог думать о побеге, не думая одновременно о ней. В эти драгоценные моменты она стала живой душой его любимых диких и непроходимых чащоб. Им овладела уверенность в том, что где-то в низовьях реки девушка думает о нем, ожидает его, надеется увидеться с ним. Он тут же твердо решил, что не станет избавляться от лодки; днем он будет скрываться, а ночью плыть по течению, пока в конце концов не отыщет Маретт Рэдиссон. Тогда он объяснит ей, почему он прибыл к ней. А потом…
Кент посмотрел в сторону дома Кроссенов. Он направился прямо туда, открыто, как человек, идущий с каким-то серьезным поручением и которому нечего прятаться. Если повезет и Кроссен будет уже в постели, Кент окажется на реке через пятнадцать минут. Кровь энергичнее заструилась по его кровеносным сосудам, когда он сделал первый шаг в залитое звездным светом открытое пространство. В пятидесяти ярдах перед ним темнело строение. которое Кардиган использовал как дровяной сарай. Зайдя за этот сарай, Кент мог быть уверен в том, что ни одна душа не увидит его из окон больницы. Он быстро направился в сторону сарая. Двадцать шагов, тридцать, сорок, — и тут он вдруг замер, как и тогда, несколько недель назад, когда его остановила пуля метиса-полукровки. Из-за угла дровяного сарая Кардигана появилась темная фигура. Это был Мерсер. Он небрежно вращал свою тросточку и двигался совершенно бесшумно, словно кот. Хотя их разделяло не более десяти футов, Кент не расслышал его шагов.
Мерсер замер. Тросточка выпала из его руки. Даже при свете звезд Кент заметил, как побледнело его лицо.
— Ни звука, Мерсер, — понизив голос, предупредил его Кент. — Я решил немного прогуляться по свежему воздуху. Только пискни, и я убью тебя!
Он продолжал идти медленно, стараясь говорить негромко, чтобы его не могли услышать из окон больницы, расположенной за его спиной. И тут произошло то, что буквально заставило кровь застыть в его жилах. Кенту знакомы были разнообразные дикие крики и визги различных животных, населяющих Великие Леса, но такого вопля, который сорвался с губ Мерсера, он не слышал никогда. Это не был крик человека. Это не был призыв о помощи. Для Кента это был голос дьявола, олицетворения зла. И пока ужасный, дикий вопль вылетал изо рта Мерсера, Кент видел, как, аккомпанируя его крику, раздувалась от напряжения шея и едва не вылезали на лоб ничего не видящие выпученные глаза. Все вместе напомнило ему кобру, очковую змею.
Холод в крови сменился у Кента жгучим, неистовым пламенем смертельной злобы. Он забыл обо всем, кроме того, что на его пути опять появился проклятый гнусный змееныш. Уже дважды он переползал ему дорогу. И Кент возненавидел его так. яростно, что в своей ненависти был способен на все. Ни тяга к свободе, ни угроза тюрьмы не могли сейчас удержать Кента.
Без звука он схватил Мерсера за горло, и апокалиптический вопль англичанина оборвался в сдавленном хрипе. Пальцы Кента впивались в податливую плоть, и крепко стиснутый кулак снова и снова с силой опускался на лицо Мерсера.
Они оба свалились на землю, и Кент давил и ломал под собой всей тяжестью своего тела этого двуногого гада. Он продолжал бить и душить его, как никогда еще никого не бил и не душил до сих пор. Все остальные мысли и чувства его были подвластны единственному бешеному и страстному желанию разорвать на куски, уничтожить проклятую змею в облике человека, слишком гнусную и мерзкую, чтобы существовать на земле.
Он продолжал бить — даже после того, как путь между ним и рекой снова стал свободным.
