— Для меня вы военный преступник!
Я отвечал так громко, что сбежались все санитары.
Майор стал угрожать мне расправой.
— Если хотите, мы можем устроить спектакль, там, на лугу, — сказал я ему. — И если вы не найдете добровольного помощника, вам придется самому застирывать свои штаны!
Дело, возможно, дошло бы до драки, если бы санитары совершенно недвусмысленно не дали понять майору, что они на моей стороне.
Возмущенный, я отправился к Фредерексену и доложил:
— На горе Ашберг офицеры занимаются пропагандой новой войны. Я настоятельно советую вам изолировать Бодмера. Он был членом высшего руководства фашистскими юношескими организациями и теперь опять настраивает людей на войну.
— У вас есть доказательства, что Бодмер был в руководстве юношеским движением? — спросил Фредерексен. — Сам он это отрицает. А так как это вполне респектабельный человек, то его нельзя арестовать просто так.
— Доказательство налицо, — ответил я. — В его личном деле, хранящемся в госпитале, он сам указал, что занимал эту должность. Кроме того, в доносе на пьяного солдата он писал, что не потерпит такого поведения, как член государственного руководства юношеским движением.
— Рогге, вы делаете выводы слишком поспешно, — сказал американец. — Разве офицеры нарушили американские интересы? Нет. Иначе мы бы предприняли нужные шаги.
Видя, что говорить о Бодмере бесполезно, я перешел на другую тему и снова потребовал дополнительного питания для дистрофиков. Фредерексен ответил так доброжелательно, что можно было подумать, будто он намерен удовлетворить наши нужды:
— Составьте список, и мы сделаем исключение. Составьте, кроме того, список активных коммунистов, которых особенно волнуют политические преобразования и которые встречаются с русскими солдатами, всех, всех запишите. Мы хотим дать им мешок муки.
Дурак этот Фредерексен. Ему, видите ли, понадобилось раздавать муку тем, кто общается с советскими солдатами. Я понимаю, что американцам нужны фамилии коммунистов. Коммунисты постепенно возвращаются из концлагерей. Они неделями обивают пороги комендатур, прежде чем им соизволят выдать продовольственные карточки. А теперь вдруг такая готовность помочь.
Когда я разговариваю с долговязым переводчиком, мне кажется, что это честный парень, но слабовольный. Он не имеет на своих коллег абсолютно никакого влияния.
А вот Фредерексен — влиятельная личность. Но он проводит официальную американскую политическую линию.
Я снова поднялся на гору Ашберг, чтобы проверить списки снабжения. Раненые офицеры были пьяны. На столах стоят пустые банки из-под тушенки и рыбных консервов. Теперь эти банки используются в качестве пепельниц. Эти консервы — из запасов американской армии. Офицеры курят американские сигареты лучших сортов. Всюду валяются обертки от шоколада и печенья. На кухне стоит большой бидон с молоком. А дети давно уже забыли вкус молока.
Какой-то старший лейтенант, увидев меня, закричал:
— Вон отсюда, большевистский шпион!
Я пошел прямо на этого человека и сказал ему резко:
— Давай, катись-ка ты отсюда! А то я научу тебя летать. Спущу с лестницы, чтобы приземлился на брюхе.
— Я донесу на вас! Чего вы мне грозите!
— А разве несколько недель назад вы не угрожали целому народу?
— Русские не народ, а нарост какой-то! — кричал этот рыцарь похода на Восток. — И вы тоже заражены. Придет время, и мы вскроем нарывы!..
Из дальнейшего разговора стало ясно: Фредерексен довел до сведения офицеров, что я сообщил ему об их фашистской деятельности и военной пропаганде.
Вот как выглядит ликвидация фашизма американцами.
Записался на прием к самому коменданту, но он не пожелал разговаривать со мной. Тогда я пошел к своим товарищам и рассказал им обо всем, предупредив, чтобы с американцами не откровенничали. Тот, кто не пресекает, а поощряет действия фашистов, не может быть защитником интересов мирного населения.
Я, конечно, не стал составлять никаких списков, хотя Фредерексен через переводчика неоднократно напоминал мне об этом.
У меня пропала всякая охота видеть Фредерексена, но он может лишить меня удостоверения на право посещения госпиталей. А я должен сохранить это удостоверение во что бы то ни стало. Поэтому приходится заходить к Фредерексену хоть изредка. Я отделываюсь общими докладами. Все, мол, идет хорошо, только иностранцев, больных дистрофией, плохо кормят. Помогать он, конечно, не собирается. Это же не «респектабельные нацистские офицеры», а жертвы фашистского террора.
Вооружившись трехлитровым бидоном, я в одно прекрасное утро явился к коменданту. Кухня находится в подвале, ее персоналом, состоящим исключительно из немок, командует долговязый переводчик. Я поставил бидон на стол и коротко пояснил:
— Пришел за молоком для офицерского госпиталя.
Долговязый переводчик улыбнулся и вышел. Какая-то женщина наполнила бидон, не сказав ни слова. Я пошел с молоком в спортивный зал в Брунндебра и отдал его иностранным друзьям. Один больной спросил меня:
— Где ты прячешь свою корову?
— Это молоко не от коровы, а от свиней.
— Да? Новое достижение науки? Вот об ослином молоке я слыхал, а что и свиньи дают молоко — для меня новость. Чего только не приходится жрать и пить во время войны. Даже молоко от свиней.
Все раненые, которые понемногу приходят в себя, распределяются по лагерям. Американская команда, прежде чем усадить пленного на грузовик, каждого проверяет, вернее, обыскивает.
Другая команда ведет агитацию среди раненых за перевод в госпиталь в Бад Гомбург. Но те, кто родом отсюда или чьи семьи живут в областях, занятых Красной Армией, не хотят удаляться от родных мест.
Но есть и такие, которые считают, что отсюда лучше уйти. Они убеждены, что русские всех арестуют и отправят в Сибирь. Называют даже огромные рудники и каменоломни, куда якобы отправят работать даже инвалидов. Эту ложь старательно поддерживают американцы.
На днях меня вызвал Фредерексен.
— Рогге, вы очень заботитесь об иностранцах, — начал он. — Это понятно. Но теперь я прошу вас воздействовать на этих людей: пусть они пока не заявляют о своем желании попасть домой. Там их арестуют и осудят за то, что они работали в Германии. Объясните им это. Вы должны спасти этих бедняг. Пусть напишут заявление, что они не хотят ехать домой. Мы переведем их в американский госпиталь. Идите и проделайте это, но умело. Люди попадут в санаторий, а когда они поправятся, для них найдется хорошая работа. Сейчас они полумертвецы. Но если они вздумают вернуться домой, они превратятся в полных мертвецов.
Я обещал переговорить с перемещенными. Но как только я пришел в госпиталь к этим больным и голодным людям, которые недавно были на волосок от мученической смерти, я посоветовал им совсем противоположное: ни в коем случае не подписывать никаких заявлений.
