На двери табличка с китайскими письменами: я так и не выяснил, что они означают, вероятно, заклинание от Мары (Мара – Соблазн). Внутри – прекрасная простота, свойственная всем жилищам Джефи: все аккуратно, целесообразно и, как ни странно, красиво, хотя на украшение не потрачено ни цента. Старые глиняные кувшины взрываются охапками цветов, собранных возле дома. Аккуратно составлены в апельсиновых ящиках книги. На полу – недорогие соломенные циновки. Стены, как я уже говорил, обшиты холстом – лучших обоев не придумаешь, и вид хороший, и запах. Циновка, на которой Джефи спал, покрыта тонким матрасом и пестрой шалью, в головах – опрятно скатанный с утра спальный мешок. Рюкзак и прочее снаряжение убраны в чулан, за холщовую занавеску. По стенам развешаны репродукции китайской живописи на шелке, карты Марин-Каунти и северо-западного Вашингтона, а также разные стихи – написав стихи, он попросту вешал их на гвоздь, чтобы кто хочет, мог прочесть. Последний листок, перекрывающий прочие, гласил: «Началось с того, что над крыльцом завис колибри, в двух ярдах отсюда, в дверях, затем упорхнул; отложив книгу, увидел я старый столб, покосившийся в жесткой земле, застрявший в огромном кусте желтых цветов выше моей головы, сквозь которые я пробираюсь каждый раз, возвращаясь домой. Солнце словлено в сеть их сплетенных теней. Хохлатые воробьи вовсю расчирикались в кронах, петух кукарекает день напролет в долине внизу. За спиной моей Шон Монахан, греясь на солнце, читает «Алмазную Сутру». Вчера я читал «Миграции птиц». Золотистая ржанка, полярная крачка – большая абстракция, ставшая явью, стучится ко мне: скоро дрозды и вьюрки улетят, скоро туманным апрельским деньком солнце согреет мой холм, и узнаю без книги: птицы морские тянутся вдоль побережья к северу, вслед за весной, чтоб через шесть недель на Аляске гнездиться». И подпись: «Джефет М. Райдер, кипарисовая хижина, 18.III.56».
Нарушать порядок в отсутствие хозяина не хотелось, так что я прилег в высокой траве и продремал там до вечера. Но потом сообразил: «Приготовлю-ка славный ужин для Джефи,» – спустился в магазин, накупил бобов, солонины, разной бакалеи, вернулся, затопил плиту и приготовил целую кастрюлю бобов, как у нас в Новой Англии, с мелиссой и луком. Я поразился тому, как Джефи хранил еду: на полке у плиты – пара луковиц, апельсин, мешочек пророщенной пшеницы, банки с карри и рисом, загадочные куски сушеных китайских водорослей, бутылочка соевого соуса (для изготовления загадочных китайских блюд). Соль и перец – в аккуратных целлофановых пакетиках, перетянутых резинкой. Здесь ничего не пропадало и не тратилось впустую. А я учредил у него посреди кухни мощную, внушительную кастрюлю свинины с бобами – вдруг ему не понравится? Еще была большая краюха вкусного черного хлеба от Кристины, а хлебным ножом служил кинжал, попросту воткнутый в доску.
Стемнело; я ждал во дворе, оставив кастрюлю с едой на плите, чтоб не остыла. Наколол немного дров, подложил к тем, что лежали за плитой. С океана подуло туманом; низко клонясь, зашумели деревья, С вершины холма были видны одни лишь деревья, сплошные деревья, шумящее море деревьев. Рай, настоящий рай. Похолодало, я пошел в дом, напевая, подбросил дров и закрыл окно. Собственно, вместо окон были просто съемные пластиковые щиты, умное изобретение кристининого брата Уайти Джонса; непрозрачные, они пропускали свет и защищали от холодного вера. В уютном домике стало тепло. Вскоре сквозь шум туманного моря деревьев донеслось ауканье: возвращался Джефи.
Я вышел навстречу. Усталый, топал он в своих бутсах по высокой траве, закинув за спину куртку. «А, Смит, вот ты где».
– Я тебе ужин приготовил.
– Да ты что? – обрадовался он. – Эх, как приятно: приходишь с работы, а ужин готов. Жрать хочу ужасно. – Он набросился на бобы, хлеб и горячий кофе – кофе я сварил по-французски, размешивая ложечкой. Мы плотно поужинали, закурили трубки и сели беседовать у гудящего очага. – Отличное лето тебе предстоит, Рэй, там, на пике Заброшенности. Сейчас я тебе все расскажу.
– Мне и весна предстоит неплохая в этом домике.
– Это точно, первым делом пригласим на выходные моих новых подружек, классные девчонки, Сайке и Полли Уитмор, хотя нет, постой, хмм… Обеих сразу нельзя, обе в меня влюблены и будут ревновать. Ну ладно, в любом случае будем веселиться, каждые выходные вечеринка, начинаем внизу у Шона, а заканчиваем тут. Завтра я не работаю, пойдем рубить дрова для Шона. Больше ничего не требуется. Хотя, если хочешь, на будущей неделе поехали с нами в Сосалито, десять долларов в день.
– Неплохо… на свинину с бобами хватит, да и на вино.
Джефи показал мне изящный рисунок кистью.
– Вот эту гору будет видно с твоей вершины – Хозомин. Это я нарисовал позапрошлым летом на Кратерном пике. В пятьдесят втором году первый раз я оказался на Скэджите, от Фриско до Сиэтла ехал на попутных, борода только начала отрастать, наголо бритый…
– Наголо бритый! Зачем это?
– Чтобы быть как бхикку, знаешь, как в сутрах сказано.
– А люди что думали, когда ты стопил в таком виде?
– Психом считали, но всех, кто подвозил, я врубал в Дхарму, и они уезжали просветленные.
– Надо было мне тоже врубать, по дороге сюда… Слушай, я тебе должен рассказать, как я ночевал под Эль Пасо.
– Подожди минутку, так вот, назначили меня наблюдателем на Кратерном, в тот год в горах было столько снега, что вначале я целый месяц прокладывал тропу в ущелье Гранитного ключа, увидишь все эти места, а потом уже мы с вереницей мулов прошли последние семь миль по извилистой тибетской горной тропе, над лесом, над снегами, к зазубренным вершинам, и сквозь метель я вскарабкался по скалам и отпер свою сторожку, и приготовил свой первый обед, а ветер выл, и на двух стенах на ветру нарос слой льда. Вот, погоди, доберешься дотуда. В том году мой друг Джек Джозеф был как раз там, на пике Заброшенности, куда ты едешь.
– Вообще название, конечно, да-а…
– Он первым из наблюдателей занял пост, он был первым, кого я поймал по радио, и поздравил меня со вступлением в сообщество наблюдателей. Позже я и с другими горами связался, понимаешь, тебе выдают рацию, и это такой почти ритуал, все наблюдатели переговариваются, кто медведя встретил, кто спрашивает, как печь оладьи, и так далее, сидим все там, в верхнем мире, и беседуем по радио, а вокруг на сотни миль – ни души. Первобытные места, брат. Ночью из моей сторожки виден был огонек на пике Заброшенности, где Джек Джозеф читал свои книжки по геологии, а днем мы светили зеркальцем, чтобы навести теодолиты точно по компасу.
– Батюшки, как же я всему этому научусь, я ведь простой поэт-бродяга.
– Да научишься, чего проще: магнитный полюс, Полярная звезда да северное сияние. Каждый вечер мы с Джеком болтали: однажды у него случилось нашествие божьих коровок, они усеяли всю крышу и набились
