новой — можно подумать, у него не было женщины лет сто. В конце концов я засыпаю, а когда продираю глаза, его уже и след простыл! Вот это номер, ничего не скажешь! У него наверняка была по меньшей мере сотня. Ну да ладно. Предположим, он дал бы мне двадцатку. Это пятая часть сотни. Это все равно что ты даешь человеку пенни, тогда как у самой пять пенсов. Будь я мужчиной…
— Тебе надо было с самого начала попросить у него денег.
— Нет, это было бы неудобно. Что я, шлюха какая-нибудь?
— В любом случае, мне кажется, тебе следовало его попросить.
— Между прочим, я его просила. А он сказал: «После». Ох, на что я только не пошла бы ради денег!.. Будь у меня пистолет, знаешь, что бы я сделала? Пошла бы в банк, протянула клерку полдоллара и спросила: «Разменяете?» — а стоило ему протянуть руку, как я бы сказала: «Руки вверх!»… Знаешь, подружка Джо сделала аборт. Йетта говорит, что это был негритенок. Странно, я всегда думала, что она белая… У тебя как с деньгами?
— Я могла бы одолжить тебе полкроны, если хочешь, — помявшись, проговорила Хелен.
— Спасибо, — мрачно ответила Ви, — сколько ты заработала за эту неделю?
— Около шести фунтов.
— Но ты экономная. Я — нет. Я не такая. Если я вижу вещь, о которой давно мечтаю, то непременно должна ее купить. А ты… Держу пари, ты скопила кругленькую сумму.
— Не такую уж и кругленькую.
— Сколько?
— Около двадцати фунтов.
— Везет тебе! Будь у меня двадцать фунтов, знаешь, что я сделала бы? Купила бы восемь платьев в магазине «Платье за гинею» и шесть пар туфель и послала бы фунт отцу. А потом знаешь что? Разменяла бы фунтовую бумажку на монетки по полпенни и пошла бы прямо в клуб, когда там яблоку негде упасть, и высыпала бы всю эту уйму прямо на пол. Вот звону-то было бы! А? Каково?
— Ты сумасшедшая.
— Почему это?
— Тебе следует откладывать деньги.
— А что в этом толку?
— Ну, когда-нибудь я захочу иметь собственный дом, — сказала Хелен, — крышу над головой, мебель…
— И я тоже, но я собираюсь найти себе богача. А ты что, нет? Ах да, я забыла, ты все еще сохнешь по Адаму, верно?
— Да, — ответила Хелен.
— Что ж, могло быть и хуже. Он милый мальчик. Ну и как он?
— Ты видишь его так же часто, как и я.
— Нет, в том смысле, что… Ну, ты понимаешь…
— Он бесподобен.
— Вы что, собираетесь жить вместе?
— Не знаю.
Ви зажгла сигарету.
— Забавно, не правда ли? — сказала она. — Еще два месяца назад ты и слышать не хотела ни о чем подобном. А теперь, держу пари, ты еще хуже меня.
— Что значит — хуже тебя?
— Ну… Мне уже малость поднадоело спать с мужиками. А тебе это нравится.
— Ну и что из этого? Это ведь естественно, не так ли?
— Об этом-то я тебе и твердила, но ты и слушать не желала. А он прелесть, этот Адам, правда? Такой забавный угрюмый парнишка.
— Он художник, скульптор.
— Ну и куда это его заведет в конце концов?
— Никуда, — сказала Хелен, — это что-то вроде хобби, а не пустая трата времени. Он и в самом деле бесподобен. Такой трудолюбивый. И ему удается кое-что откладывать.
— Ну, я не знаю… Самое лучшее, это когда у парня денег куры не клюют. Посмотри на Гарри Фабиана.
— Да, Фабиан очень милый. Но не в моем вкусе.
— Ой, ты не поверишь, некоторые из этих миниатюрных мужчин… как бы там ни было, он умен, просто чертовски умен. Уж он-то деньги лопатой гребет. У него всегда с собой сотни фунтов. Весь в делах, и, надо сказать, он в этом здорово преуспел. И кстати, Хелен, ты ему нравишься.
— Знаю. Но он мне безразличен.
— А зря. Знаешь что? Если бы ты пошла с ним домой, он наверняка дал бы тебе десятку.
— Не хочу даже слышать об этом.
— А почему нет? Ты же спишь с Адамом за просто так.
— Это совсем другое дело.
— Почему это? Ну скажи — почему?
— Я ведь люблю Адама, если тебе это так интересно.
— И это значит, что ты не можешь заработать десятку-другую? Да люби его сколько влезет, кто тебе мешает. Ах, когда-то я тоже была такой. Боже, я тогда работала официанткой в «Спэнглере»; мне частенько давали то фунт, то два, а то и целую пятерку. А я знай себе надрывалась за несчастные семнадцать шиллингов шесть пенсов в неделю, не считая чаевых! Но я ни-ни. Только по любви. И куда это меня завело? Залетела я, вот и все дела; а уж тогда-то мне и пришлось поколотиться за несколько фунтов. Дура ты, дура, Хелен, вот что. Сидеть в клубе и выкачивать из какого-нибудь богатенького простофили его денежки, а потом, придя домой, твердить, дескать, не хочу даже слышать о том, чтобы спать с мужчиной ради денег. Да ты просто свихнулась.
— Ох, не будь дурой.
— Я дура. Да, конечно, я дура! Но ты так или иначе даешь мужикам понять, что не прочь отправиться с ними домой, не так ли? Ну так вот, знаешь, как это называется? Вымогать деньги обманным путем, — проговорила Ви с видом оскорбленной добродетели. — Ну и кто ты после этого? Ты, верно, собираешься замуж за Адама?
— Не знаю. Но если я и выйду за него, я хочу, чтобы у нас был дом, как полагается… Ничего такого у нас пока быть не может. Может, если бы нам удавалось больше откладывать…
— А он уже предлагал тебе выйти за него?
— Ну, в общем… Считай что да.
— А, — горько проговорила Ви, — все мужчины — подлецы и эгоисты. Какое платье ты сегодня наденешь?
— Наверное, белое.
— Я бы не стала. У Мэри тоже есть новое белое платье.
— Какое мне дело до нового платья Мэри?
— Ей это будет неприятно. К тому же она тебя недолюбливает.
— Нет, я так не думаю.
— Она ревнует. Ей кажется, ты строишь глазки мистеру Носсероссу.
— Я?! Строю ему глазки? Она ненормальная!
— Она знает, что ты нравишься Филу.
— Ты тоже ненормальная. Если и так, то это только платонически. Все видят, что он просто без ума от Мэри, хотя одному Богу известно, что он в ней нашел.
— Она стерва, — сказала Ви, — она говорит гадости за твоей спиной.
— Какие гадости? — спросила Хелен.
— О, ничего особенного.
— Брось, скажи мне.
— Только пообещай, что не будешь это повторять. Ну вот, она сказала Йетте, что ты лесбиянка.
— Что?
