раньше.
— И все же, сколько мужчин живет без всяких амбиций.
— Мужчина без амбиций — это просто тряпка, — сказал Фабиан.
— Ну вот, например, посмотри на Адама, официанта. Деньги его не волнуют. Он сходит с ума по скульптуре.
Фабиан расхохотался:
— Разве этим можно заработать на жизнь?
— Ну… не думаю, что даже самый удачливый скульптор зарабатывает намного больше, чем три- четыре тысячи в год.
— Да я такие деньги трачу на одну только одежду и развлечения, — сказал Фабиан. — К тому же… Держу пари, они неделями корпят над одной-единственной скульптурой. А я могу написать песню за два-три часа. Раз! — и тысяча у меня в кармане.
— Но все равно он очень милый, — вздохнула Хелен.
— Кто, официант? Ну разумеется. Он тренируется в моем спортзале. Послушай, Хелен. Ты мне нравишься.
— Вы мне тоже нравитесь.
— Выпьешь со мной чаю завтра днем?
— С удовольствием.
— Отлично! Где?
— Может, «У Рауля», на Бонд-стрит?
— Идет! В четыре?
— В пять.
— Ладно, в пять. Я хотел бы поговорить с тобой в спокойной обстановке… Знаешь, Хелен, я запал на тебя. Вообще-то я не сентиментальный парень, но… Бог мой, сам не знаю, как это получилось. Я…
— Два фунта, пожалуйста, — сказал Адам.
Фабиан бросил на поднос два фунта и десять шиллингов. Пум! — хлопнула пробка от шампанского.
Мэри смотрела на Хелен немигающим взглядом человека, охваченного приступом ненависти. Наконец она обратилась к Носсероссу:
— Фил, я хочу, чтобы ты избавился от этой девчонки.
— От кого, от Хелен? Но почему?
— У меня на это свои причины.
Носсеросс рассмеялся:
— Не сходи с ума, дорогая.
— О-о-о… Понятно. Я сошла с ума. О, теперь мне все ясно.
— Да что это с тобой, куколка моя? Хелен трудолюбива, к тому же она — одна из наших лучших девушек. Чем она тебе не угодила?
— Она говорит о нас гадости за спиной.
— Ну, этим все занимаются. Что такого страшного она может сказать?
— Фил, ты должен от нее избавиться!
— Но послушай меня, ангелочек! Так можно вообразить, что ты ревнуешь!
— Что? Я?! Ревную? К кому? К этой? Этой толстой, уродливой, простецкой, перезревшей, развратной…
— Но, Мэри, деточка…
— Ревную к хозяйке! Все ясно. Ты меня унижаешь. Ладно-ладно… очень хорошо!
— Но…
— О, замолчи, Фил Носсеросс! Я тебя ненавижу! — И с этими словами Мэри повернулась к нему спиной и зашагала прочь. Прошла в его кабинет, потом снова вышла и, незаметно скользнув по залу в рассеянном тусклом свете, уселась за столик позади Фабиана.
Фабиан рассуждал:
— Говорю тебе, детка, чем больше женщин узнаешь, тем больше начинаешь ценить настоящее золото, попадающее тебе в руки. Ты права — я знавал множество милых, симпатичных дам. Когда я жил в Голливуде — только это между нами, — я встречался с Джин Харлоу.
— Только не говорите мне, что я нравлюсь вам больше, чем Джин Харлоу.
— Но это правда! Она и мизинца твоего не стоит. Здесь нечто большее, я сам не знаю что. Ты не то чтобы очень красива, но в тебе есть что-то большее. К тому же я бы никогда не влюбился в блондинку.
— Большинству мужчин нравятся блондинки.
— К черту блондинок.
Мэри закусила губу.
— Ну, я не знаю, — проговорила Хелен. — Некоторые блондинки очень недурны. Взгляните на миссис Носсеросс: она пользуется успехом у мужчин — у мужчин определенного типа, разумеется, и все же у нее не отнимешь своеобразной привлекательности.
— Уф! — фыркнул Фабиан, и его правая рука дернулась, будто потянула невидимую цепочку. — Привлекательности! Для кого? Для старых слюнтяев вроде Фила Носсеросса? Бог мой, детка, я знавал Мэри, когда она была обычной стриптизершей в клубе «Саксофон Джо» на Голден-сквер. И не было ни одного музыканта, который бы не…
— Но неужели вы не находите, что у нее красивые глаза? — спросила Хелен. — Хотя, несомненно, в них есть что-то коровье.
— Детка, она мизинца твоего не стоит.
— Она глуповата, это правда, — согласилась Хелен, — и страшно ревнива.
— И у нее есть для этого все основания, — сказал Фабиан, сжимая ей запястье. — Ладно, как бы то ни было, ну ее ко всем чертям. Кому она нужна? Мне нравишься ты, а не Мэри. Ну давай же, допивай шампанское и пойдем танцевать. Ты неплохо танцуешь румбу, верно?.. Эй, дружище! Скажи музыкантам, пусть сыграют «Кукарачу». Слушай, а ты любишь собачек?
— Обожаю. А что?
— Я подарю тебе чихуахуа.
Оркестр заиграл. Барабанщик завыл в микрофон:
— Боже, Боже, как танцует эта девчонка! — восторженно воскликнул Фабиан.
Мэри встала из-за стола, дрожа от гнева, и вернулась к Носсероссу.
— Трус! Чудовище! — закричала она ему.
— Но, дорогая…
— Никакая я тебе не дорогая! Убирайся к своей Хелен!
— Ну что стряслось на этот раз? — спросил Носсеросс.
— Я не собираюсь с тобой спорить! Я скажу тебе одно — либо эта дрянь немедленно покидает клуб, либо я ухожу. Я серьезно! Клянусь! Или ты сию же минуту выкидываешь отсюда эту мерзкую стерву, или я от тебя ухожу! Я не позволю себя унижать, не позволю, слышишь? Не позволю! — Мэри разрыдалась.
— Кто тебя обидел?
— Ты бы слышал, что она говорила… О… О…
— Что?
— Называла меня шлюхой, а тебя — старым болваном…
Носсеросс погладил ее по плечу и надменно проговорил:
— Моя дорогая, если ты пойдешь в Гайд-парк, то увидишь там кучу горлопанов, которые орут
