Метцгера, спросил, что он хочет за молчание.
— Мой прежний чин, господин офицер. И это — все.
— Вы понимаете, что вас будут ненавидеть больше всех в роте, возможно, даже во всем батальоне? Ведь выжившие знают о вас всё?
Мясник кивнул.
— Я знаю это, господин офицер. Но я хочу получить обратно мой чин.
Стервятник цинично улыбнулся.
— Конечно, я понимаю, как это важно для вас, — и вы получите его. Возможно, вам придется приехать и как-нибудь вечером навестить меня на квартире. — Он намеренно провел похожей на кошачью лапку рукой по большой, раскормленной лапе Мясника.
Мясник быстро вспыхнул и убрал руку. Циничная улыбка Гейера расплылась еще шире.
— Нам всем приходится платить за наше тщеславие и наши удовольствия, мой дорогой Метцгер. — Но за неподвижной маской его лица с бешеной скоростью работал холодный мозг. Метцгер был опасен для его карьеры. Ему нельзя было позволить пережить следующую кампанию. Тем или иным способом, но он должен добиться его гибели — и уничтожить ту проклятую глупую фотографию, где он изображен с Беппо, итальянским рыбаком, единственной настоящей любовью его жизни.
Шульце в больнице занимался более мирскими делами. Однажды фон Доденбург посетил его в его палате и заметил несколько карандашных отметок на стене над изголовьем кровати.
— Это счет, — бодро объяснил Шульце.
— Какой счет?
— Счет медсестер. Когда они приходят, чтобы перевязать мне рану, они не могут не видеть мою вторую сломанную руку и, будучи патриотически настроенными немецкими девочками, чувствуют, что должны принести свою жертву на алтарь патриотизма. Еще две, и я поимею их всех — кроме мужчины- санитара. — Шульце бросил хитрый взгляд. — Но он не в моем вкусе.
Фон Доденбург покачал головой.
— Неужели у тебя в голове нет ничего, кроме этого?
— А что поделать? — легко ответил тот. — Ведь иначе мне придется обслуживать себя самому. Своими собственными руками. А как обычно говаривал мой отец, когда я был мальцом, это может привести к тому, что у меня выпадут зубы, а на ладонях вырастут волосы.
— Бог знает, что сказал бы фюрер, если бы он узнал, что у него в СС есть такие ветераны, как ты!
Три недели спустя Адольф Гитлер, хозяин всей Европы от Польши до Ла-Манша, действительно узнал об этом. 20 июня, когда французы начали сдаваться, в госпиталь прибыл оберст из штаба фюрера, доставивший личный приказ Гитлера, согласно которому бойцы «Вотана» должны были присутствовать на торжественной церемонии в Компьенском лесу под Парижем, где фюрер собирался подписать с французами соглашение о капитуляции.
Весь госпиталь тут же забурлил. Следовало найти и привести в порядок форму. На нее надо было прикрепить медали за ранения и знаки различия. Была сформирована команда врачей, которой следовало сопровождать их на случай, если что-то пойдет не так вследствие их ранений во время перелета. Оберст из штаба фюрера специально остался в госпитале, чтобы проинструктировать бойцов относительно тонкостей протокола. Но наконец они были готовы отправиться на аэродром в Гейдельберге для перелета во Францию. Шульце устроил переполох, прибежав в аэропорт в самый последний момент и на ходу застегивая брюки.
— Где ты, черт побери, задержался? — резко бросил фон Доденбург.
— Я решил не беспокоиться о санитаре, — со счастливой улыбкой ответил Шульце. — Зато остальных — полный комплект. Последнюю сестричку я поимел в закутке для хранения швабр!
Прекрасным теплым июльским днем они прибыли в Компьенский лес. Лучи солнца пробивались через ветви на верхушках деревьев, отбрасывающих легкую тень на поляну, где потеющие инженеры вермахта наконец поставили старый спальный вагон — вещественный символ величайшего поражения Германии. В нем представители кайзера в 1918 году были вынуждены подписать акт о капитуляции, выслушивая хладнокровные угрозы маршала Фоша. Чтобы вывести вагон из музея, где он хранился, немецкие инженеры проломили стены здания и, поставив вагон на рельсы, подвели его в то самое место, где в 5:00 утра 11 ноября 1918 года маршал Фош, этот невысокий галльский петушок, пережил свой самый большой триумф.
Теперь сюда вернулся человек, который был тогда лишь скромным гефрайтером. В тот момент, когда передали новости о капитуляции германской армии, он лежал раненый в мюнхенской больнице. Услышав эти новости, он тогда заплакал и сквозь слезы поклялся, что отомстит за позор Германии — если потребуется, при помощи оружия. И всего за шесть недель он сделал то, на что союзникам в Первую мировую войну потребовалось целых четыре года. Франция была разбита, а британцы сбежали с континента, забрав с собой лишь то, что смогли унести.
Ровно в 3:15 пополудни все тот же экс-гефрайтер прибыл на место в большом черном «мерседесе». С ним были те самые люди, которые помогли ему осуществить его месть. Он вступил на поляну, возглавляя блестящую свиту высокопоставленных офицеров и партийных лидеров; его походка была плавной, голова триумфально поднята.
Стоя по стойке «смирно» позади Гейера, фон Доденбург видел, как внимание фюрера было внезапно привлечено большим гранитным блоком, который французы установили за двадцать два года до этого, чтобы отпраздновать свою победу. Он остановился, а затем медленно приблизился к нему и прочел позорную надпись, которую фон Доденбург знал наизусть, как будто она была выжжена огнем в его сердце.
ЗДЕСЬ ОДИННАДЦАТОГО НОЯБРЯ 1918 ГОДА БЫЛА ПОВЕРГНУТА В ПРАХ ПРЕСТУПНАЯ ГОРДЫНЯ НЕМЕЦКОЙ ИМПЕРИИ, ПОБЕЖДЕННОЙ СВОБОДНЫМИ НАРОДАМИ, КОТОРЫХ ТА ПЫТАЛАСЬ ПОРАБОТИТЬ.
Молодой офицер увидел своего фюрера вблизи. Гитлер медленно отступил. Поставив руки на бедра, расправив плечи и расставив ноги в сапогах на ширину плеч, он смерил гранитный блок взглядом, полным величественного презрения.
В тот момент фон Доденбург почувствовал, что он никогда не сможет предать этого человека, предназначенного для Германии самой судьбой. Он понял, что последует за ним до самого конца.
Пухлый человек с редеющими волосами, похожий на бывшего боксера-средневеса, подошел вплотную к фюреру и что-то прошептал ему на ухо. Это был Борман, секретарь Гесса, который занимался протокольными вопросами. Гитлер выслушал его, затем кивнул и, повернувшись, подошел к небольшой группе мужчин в форме СС, выстроенных на краю поляны.
Штурмбаннфюрер Гейер представил свою роту.
Гитлер поблагодарил его хриплым голосом. Затем он устремил долгий взгляд на их молодые лица. Фон Доденбургу показалось, что прошла целая вечность. Затем темные глаза фюрера смягчились. В них заблестела, рождаясь, слеза, которая затем покатилась по щеке.
— Осталось всего двадцать человек, штурмбаннфюрер Гейер? — спросил он ломающимся голосом.
— Да, мой фюрер, — рявкнул Гейер.
Фюрер тряхнул головой, чтобы избавиться от слез.
— Мои бедные храбрые солдаты, — прошептал он почти что про себя. — Бедные, храбрые солдаты!
Он взял себя в руки и, хотя время поджимало, настоял на том, чтобы пожать каждую руку, внимательно глядя каждому в глаза своим особенным, пристальным, проникающим в душу взглядом. Фон Доденбург едва смог подавить дрожь восхищения, гордости, страха — целый диапазон эмоций, которые невозможно выразить. Единственное, что он знал точно — то мгновение, когда Адольф Гитлер взял его за руку и посмотрел ему в лицо, стоило всех понесенных потерь.
