госпитале до полного восстановления памяти?
– Неплохая мысль. Я тоже так думаю, если только кто-то... кто обладает достаточной властью и заинтересован в том, чтобы у Кигана не восстановилась память, не приказал выпустить его раньше времени.
– Браво. Не хочешь доесть эту сосиску?
– Боже упаси. В таком случае мы сталкиваемся не только с несправедливостью, но и с преступной небрежностью. Но может, мы просто становимся шизофрениками? Может, то, что произошло с Киганом, результат обычной халатности? Обычный прокол бюрократического аппарата, а не какой-то немыслимый заговор?
– Возможно. А как же насчет подозрений Дика, что сведения о службе Кигана в армии фальсифицированы?
– Ровным счетом ничего не значат. – Она хрустнула кусочком ветчины, обнажив красивые белоснежные зубы. – Подозрение – это только подозрение. Даже будь это именно так, найдется добрая дюжина причин, чтобы оправдать подобную фальсификацию. Национальная безопасность, к примеру. Может, этим все и объясняется.
– Прекрасно. Ну а как насчет вопросов, которые задавали Дику: где сейчас находится Киган, восстанавливается ли у него память, продолжаю ли я лечить его?
Карен посмотрела на него, удивленно вскинув брови.
– Я же не сказала, что мы шизофреники. Я просто допустила такую возможность.
– Значит, тебе не кажется, что мы страдаем шизофренией?
– Нет, не кажется. Вот в этом-то я убеждена.
– Я тоже. У меня по Кигану есть один материал, о котором ты еще не знаешь. Я провел несколько сеансов и кое-что получил. Расскажу в машине. У меня есть ключи от квартиры Кигана. Он разрешил мне ее осмотреть. Мы поговорим с тетей Сисси и съездим туда, посмотрим, что нам удастся там обнаружить. Может, захватишь с собой фотоаппарат, просто так, на всякий случай?
Карен улыбнулась.
– Он постоянно со мной.
Минут через двадцать она спросила:
– Ну как, доктор? Вы сыты?
Драммонд притворно застонал, поглаживая себя по животу.
– Хочу только заметить, что очень расстроился из-за корнфлекса.
– Это уж как-нибудь в следующий раз, Я пока только учусь готовить.
Карен сложила грязную посуду в раковину.
– Можно, я тебе помогу? – поинтересовался Драммонд.
Карен включила посудомойку.
– Пусть этим займется дворецкий.
Расправившись с грязной посудой, она исчезла в холле и через несколько минут вернулась во всеоружии: в дорожном пиджаке, с огромной сумкой, на одном плече – фотоаппарат, на другом – магнитофон.
Драммонд усмехнулся.
– Образец деловой женщины девяностых годов. Готова ко всему на свете. Биил, это и есть стиль!
Карен ответила ему реверансом.
– Благодарю вас, сэр. Ну а теперь, если вы в силах оторваться от стула, поехали. Навестим тетю Сисси.
– А в этом что-то есть, – сказала Карен. – Обожаю подобные вещи. В таком доме будет пахнуть морем и лавандой... И не удивлюсь, если увижу, как Дорис Дэй в детских носочках и брючках тореадора жарит на кухне пирожки.
Двухэтажный дом, отделанный серовато-белой дранкой, с большими окнами и верандой, защищенной от солнечных лучей, построен в начале века.
Он стоял на крутом откосе, нависающем над дорогой, протянувшейся вдоль побережья, в гуще строений самых различных архитектурных стилей. От дома веяло чем-то патриархальным. Он словно гордился своей прочной, здоровой основой, которой не коснулись ни годы, ни сумасшествие новомодных стилевых изысков. Дом знал себе цену и гордился этим.
– Видимо, и дом и тетя Сисси чем-то похожи друг на друга, – сказал Драммонд. – Основательные, старинные, осколки великого рода.
Он съехал на дорожку и припарковался возле дома.
Они медленно поднялись по деревянным ступеням, пересекли веранду, обменявшись улыбками при виде деревянных кресел-качалок – этих реликвий прошлого столетия, столь не сочетавшихся с грохотом машин, проносящихся по автостраде, и гулкими ударами стереофонической музыки, доносившейся с побережья.
– Да, – сказала Карен, – так и вижу, как он сидит, этот Гордон Маркас, в плотно облегающем костюме, с бабочкой и распевает 'При свете серебристой луны...'.
Драммонд засмеялся.
