еще морока.
Вечером, когда мама с подругой вошли в квартиру, волоча за собой мешки еды, Сонечка, подслеповато щурясь, вышла из дальней комнаты им навстречу. Завидев ее, шествующую из темноты, подруга вскричала:
– Кошачок!
Сонечка тоже обрадовалась Ире, уселась пеньком перед ней и спросила, поглядывая на набитые магазинные пакеты:
– Тетеира, а ты кота принесла?
Тетя Ира ничего не ответила. Почесала Сонечке брюшко и пустилась рассказывать маме про какую-то кошку Лору, которая, позабыв девичий стыд, мчалась за котом по полю картошек. Из кухни раздался противный мамин смех и шорох целлофана. Про Сонечку забыли.
Юлия Рублёва
Истории про Джубу
Он был еще маленьким. Мы его звали «свинья-свинья-собака», потому что он сразу, как зашел в кухню, сел задницей в миску. Кот на это выразительно поднял брови, а мы засмеялись. Вообще его звали Джуба, и был он черным лабрадором от папаши – шоколадного ретривера Макса, чемпиона России, и его родословная была с гербовой переливчатой печатью. Он был на карантине после прививок, гулять его не водили, и гадил он на газетку. Везде в доме были лужи и кучки, и мы с мужем бегали за ним с тряпкой и совочком.
У Джубы тогда были маленькие, тоненькие, острые молочные зубки. Как иголки. И вот однажды муж привез из командировки такой шоколадный кирпич – их продают в Самаре, от фабрики «Россия», килограмм чистого шоколада безо всяких примесей. Мы отгрызали от кирпича очень вкусные кусочки, и он был такой твердый, что мы его кололи ножом. В то утро я поехала за дочкой в школу, привезла ее, мы зашли на кухню – отколоть очередной кусочек от шоколадного кирпича. А кирпича нет. Совсем. Что, я могла подумать на этого собачьего младенца? Да никогда, у него же зубки как иголки, а мы штурмовали кирпич почти ледорубом. Но в шкафчиках кирпича не было, в холодильнике – тоже, да и я вот только что, полчаса назад, перед тем как уехать, откалывала еще кусочек и точно помню, что оставила шоколад на столе, на толстенной доске. Мы тупо еще потоптались на кухне, а Джуба был где-то в комнатах – ему было запрещено заходить на кухню. Я пошла в комнаты и на всякий случай посмотрела на него.
Он был в шоколаде. Уши, морда, щеки, а нос он, видимо, облизал дочиста. Я заглянула ему в пасть и под диван в поисках обмусоленного кирпича – ну не мог же он его весь слопать? Мы на четвереньках лазили под шкафами, спрашивали: «Джуба, твою мать, куда ты засунул этот брусок?» Кот ухмылялся. Я позвонила мужу. И говорю: «Мне в это не верится, но, кажется, собака съела весь шоколад». Муж деловито предположил, что собака, видимо, должна скоро сдохнуть и необходимо показать ее ветеринару. «Ну не мог он весь его слопать», – еще раз сказали мы с дочкой друг другу, еще раз повздыхали и позаглядывали под шкафы. Но во всей квартире, понимаете, не было ни крошки шоколада. Нигде. Ни осколочка. Ни пылинки шоколадной. Будто он нам приснился, этот кирпич. Только пес сильно пах шоколадом и улыбался до ушей.
Ну а потом, часа через два, он быстро и неотвратимо наложил по периметру ковра восемь аккуратных шоколадных кучек. Если шоколадом можно вонять, то это густо воняло шоколадом с легкой примесью собачьего дерьма. Кучки были вязкие, их следы с ковра не отчищались ничем, они были красивого шоколадного цвета и, скорее всего, по весу были равны утраченному кирпичу.
С собакой ничего не сделалось, ни прыщей, ни кариеса, а со мной случился приступ отвращения к шоколаду примерно на год – мне все казалось, что какой-нибудь безвинный, в обертке «Кофе с молоком» или «Бабаевский», тонко и почти незаметно попахивает собачьим дерьмом. А ковер мы выкинули.
У Джубы выросли новые зубы взамен молочных, он любил помойки, драться, плавать в реке и мыть лапы в ванной. Самым невинным его развлечением в ту пору было размотать все рулоны туалетной бумаги по всей квартире. Однажды он разбил все горшки с цветами, утоптал землю от комнат до входной двери, а цветы съел без остатка. Однажды они с котом (то, что кот во всем этом участвовал, больше не вызывало у нас никаких сомнений) повалили набок мешок муки, прогрызли его, всласть в ней навалялись и встретили нас белыми привиденческими боками – видимо, у них был Хэллоуин.
И мы решили пройти с ним курс дрессировки. Утром я отвозила дочь в школу, брала собаку и ехала в старинный парк на другой конец города, где на заснеженной волейбольной площадке нас поджидал дрессировщик Паша. Он вооружал меня прутиком, который я должна была издалека показывать собаке и делать угрожающее лицо. Джу-ба при виде прутика обижался и, хоть и выполнял команды, потом со мной не разговаривал. Команды были такие: «рядом!», «ко мне!», «зубы!», а еще «лежать», «стоять», «место» и «время». Про «время» я шучу. Еще «фу». Дрессировщик дрессировал меня орать командным голосом, не прибавляя при этом ругательных слов.
Через месяц показывания прутика и крика «Ко мне!» Джуба исправно приваливался к моей левой ноге, потому что был страшно ленив и предпочитал сидеть развалившись, а стоять – приваливаясь. На команду «зубы» он покорно закрывал глаза, а я поднимала ему верхнюю губу, демонстрируя воображаемым судьям отличные белые клыки и правильный прикус. Потом я подносила ему к носу вкусно пахнущий кусочек колбасы и говорила «фу!». Собака отчаянно зажмуривалась и отворачивалась, всем своим видом говоря: «Зачем ты меня так мучаешь?».
Когда мы всей семьей собирались на кухне, Джуба бочком крался со своей подстилки в прихожей, незаметно, как ему казалось, подползал к кухонному порогу и как бы невзначай небрежно выносил туда одну лапу. На лапу клалась задумчивая морда. За мордой подтягивалось все туловище. Потом он, как пловец в замедленной съемке, выбрасывал вперед другую лапу. Морда с тяжелым томным вздохом перекладывалась уже на нее. Туловище, соответственно, опять подтягивалось. Еще метр, и он мог бы подползти к вожделенному обеденному столу. Как ему казалось, этого никто бы не заметил. На всякий случай он притворялся крепко спящим.
А там уже наступила бы собачья лафа: непременно кто-то что-то уронил бы прямо ему на нос. Наша дочка Машка целенаправленно проносила бы все мимо рта. К тому же там был наш надменный кот, ему было разрешено сидеть на стуле. Налицо (на морду) была дискриминация по виду. Джуба поднимал брови, открывал на мгновение один глаз и зорко окидывал взглядом все семейство: заметили ли? Нет, не заметили. Мы старательно отворачивались. Он полз дальше, шумно вздыхая от волнения. Лапа-морда-туловище. Лапа-морда-туловище. Еще немного. Тут я «замечала».
– Джуба! – вскрикивала я удивленно. – Ты почему сюда пришел?!
– Э... – мгновенно «просыпаясь» и проворно убирая лапы с запретной территории, изумлялся Джуба. – Я? Где? Куда?
– Вон из кухни!!! – бушевала я. И грозно прибавляла: – А где у Джубы место?! Место!
Перестав притворяться, он нехотя вставал, поворачивался к нам задницей и плелся на подстилку. Там он рушился на пол, как вязанка дров. Завершалось все это шумным укоризненным вздохом. Кот сидел с видом «А я вам говорил!».
Больше особой пользы от дрессировки не было, кроме побочного эффекта: когда в тот дрессировочный месяц я расправляла дочке постель и стелила простыню, то машинально орала – «Лежать!!!» Дочка от испуга галопом прибегала и навзничь бросалась в расправленную кровать, а собака неслышно давилась от смеха за шкафом.
Мы уехали на целое лето на дачу, взяв с собой кота и собаку. Дача была в глухом красивом месте, в горах. А рядом была деревня с пьяными мужиками. Мужики по ночам ходили мимо окон и пели песни. Кот бегал от окна к окну и глухо рычал, и шерсть у него на загривке стояла дыбом.
А я с тремя детьми сидела в это время на кровати, боялась и шепотом говорила: «Джуба, миленький, Джуба, вставай!!!». Наша дверь закрывалась всего лишь на алюминиевую вилку.
Но Джуба не слышал. Он спал на отдельном диванчике, кверху пузом, покойно сложив лапы на могучей груди, и громогласно храпел, заглушая и мой отчаянный шепот, и пьяные песни деревенских мужиков. Кот
