Чиримии еще и года не было, когда мать отдала богу душу. И умерла как-то неладно, бедняжка… Прохворала немного, а потом все тело водой налилось. Вздуло ее, распухла вся, на кровати не помещалась. Страшное дело! Ох-ох-о! Не дай, господи, никому, и врагу такого не пожелаю!
Все от селезенки, верно, — отчего бы иначе несчастью такому случиться? Эх, недоля моя! Несчастливая ты, моя доля! Почему же непременно у Гвади проклятая болезнь жену задушила — пятеро детей ведь осталось, у четверых молоко на губах не обсохло. Не померла бы прежде времени, было бы ей сейчас столько же лет, сколько Мариам, не больше, нет… Мариам ходит по свету, а от Агатии, верно, и косточек не осталось, съели ее земля да черви… Отчего бы промыслу божьему не дать Агатии ту же силу, то же здоровье, что отпущены Мариам? Убудет его от этого, что ли? А еще говорят, есть на свете бог, есть справедливость… Тьфу, что еще выдумали!
Гвади махнул рукой, сплюнул — и как будто немного утешился.
Развязав ремешки бурки, скинул ее вместе с хурджином, встал, чтобы отодвинуть засов и открыть дверь джаргвали, но тут внимание его привлекли какие-то непонятные звуки. Казалось, во дворе, позади джаргвали, не то пляшут, не то дерутся. Шум этот, должно быть, и раньше доносился до Гвади, но мысли его были заняты другим. Теперь же он прислушался. Звуки то затихали, то возникали снова.
Вдруг послышался топот, словно по двору галопом пронеслась лошадь. Завизжал и залился лаем щенок. Не успел Гвади обернуться, как под навес ворвался козленок с веревкой на шее. За козленком гнался, высунув язык, Буткия. Козленок налетел на Гвади, остановился в недоумении, выгнул шею — точь- в-точь породистый конь, и, перебирая копытцами, уставился на хозяина.
«Ты откуда взялся?» — казалось, спросил он и скакнул вдруг в сторону. Потоптавшись, брыкнулся еще несколько раз и стремглав помчался по двору. Буткия с лаем подбежал к Гвади. Он как бы просил помочь ему: «Пойдем-ка вместе, изловим этого беса». Не дождавшись сочувственного ответа, щенок повертелся у ног Гвади и покатился шаром вслед за козленком.
И обрадовался же Гвади! Кинул засов и устремился во двор. Он бежал с протянутыми вперед руками и восторженно выкликал:
— Чириме! Чириме! Чириме!
Так нечаянно налетела эта радость… Судорога сжала горло. Гвади повторял только одно слово «чириме», больше ничего не мог сказать.
Когда улеглось первое волнение, он остановился посреди двора и крикнул козленку:
— Давай мириться! Иди-ка сюда! Клянусь всеми святыми, не сделаю тебе никакого зла. Ты оказался умнее меня, как же сердиться на тебя? Не имею права! Если бы ты послушался меня, быть может, уже и на свете не жил бы, пропал бы, как те мандарины, а сюда уж ты во всяком случае не воротился бы! Умница, и веревки не потерял…
Однако козленок исчез с той же молниеносной быстротой, с какой только что появился. Гвади даже не успел разглядеть его как следует…
И сразу отлетели воспоминания о бедах, которые пришлось ему пережить за день.
— Ступай, куда хочешь, прыгай, резвись! — разрешил он козленку и возвратился к дверям джаргвали.
Отодвинув засов, Гвади снял секретный запор и ввалился в дом, волоча за собой хурджин и бурку.
«Куда бы спрятать хурджин до вечера? — вот что нужно было сейчас решить. — Как бы дети не увидали… Пожалуй, надежнее всего — чердак».
Чердак — испытанное место. Там стоит сундук, в котором хранятся сокровища Гвади — чоха и архалук со всеми относящимися к ним принадлежностями, дедовский кинжал и пояс. Чоха и архалук сшиты еще в ту пору, когда Гвади задумал полонить сердце Агатии. В последний раз он надевал их в день свадьбы; в тот же счастливый день опоясался он и этим поясом и щеголял этим кинжалом. А потом не до парадной чохи ему было! Он уложил все в сундук, втащил его на чердак и забыл О его существовании. Лишь иногда заберется за чем-нибудь на чердак, увидит сундук — и вспомнит…
Гвади встал на край кровати, поднатужился и закинул хурджин на чердак. Проверил снизу — нет, не видать. Раза два обложил хозяина этих вещей такими словами, что самому стало неловко. Погрозил себе пальцем и стал выговаривать:
— Скажи пожалуйста! Ты-то чем лучше? Знаешь ведь: кто вора покрывает, сам вор…
В джаргвали было темно. Гвади провел рукой по закоптелой стене, нащупал башлык, встряхнул его и туго обвязал поясницу, затянув концы на спине. Прихватив валявшийся в углу топор, вышел во двор, запер дверь секретной затычкой и отправился прямой дорогой в лес.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Участок леса, на котором сейчас шли работы, был расположен на склоне одного из лесистых оркетских холмов, — он напоминал полуостров, обращенный лицом к южному небу. К опушке примыкал луг, полого сбегавший к чайным плантациям, которые начинались среди деревни и стройными рядами кустов наступали оттуда на холмы. Лес был одним из лучших уголков Оркети, его украшением. Село, разрастаясь, тянулось к опушке. Вслед за садами сюда устремились и люди. Проселочные дороги и тропки сходились узлом на лугу и затем разбегались на все четыре стороны света. Чудесный вид открывается отсюда! Даль была очерчена резко и строго. Линия горизонта вилась по снежным хребтам, уходившим в темную синь. Лишь на западе эта линия падала и сливалась с кромкою неба. Там порою струился колеблемый ветром воздух, и казалось, в струях его каким-то чудом отражается сверкающая рябь невидимого отсюда моря.
Лес был вековой. В глубине его — непроходимая чаща. По опушкам — редкая поросль, все больше ясень и бук, Кое-где попадались и дубы.
Председатель колхоза заранее распределил, что и где рубить. Взял на учет дубы и ясени, годные для строительства, отметил каждое дерево, чтобы лесорубы обращались с ними бережнее. Работали, как водится, бригадами.
Одни рубили деревья, другие очищали поваленные стволы от ветвей и сучьев и распиливали их на бревна, третьи перетаскивали бревна на луг. Если дерево попадалось большое, в него впрягали волов, а поменьше катили сами, вручную.
Пни и глубоко ушедшие в землю корни колхозники взрывали, — этой частью работ руководил сам Гера.
К полудню повалили и выкорчевали все, что было намечено на нынешний день. Оставалось только очистить часть стволов, распилить их на бревна и сложить на лугу.
Тут же пылало несколько костров, огонь пожирал сучья, кору, щепки. По лесу и по расчищенной делянке стлался густой дым.
Гвади решил пробраться к месту работ лесом. Он засел в кустах и стал наблюдать за тем, что происходит на лесосеке. Хотелось хорошенько во всем разобраться, прежде чем приняться за дело. Встречи с Герой лучше избежать. Гвади стеснялся его, даже побаивался, и опоздал-то он весьма основательно. Где-то в глубине души теплилась надежда, что ему удастся высмотреть из лесной засады кого-либо из родичей или приятелей и, замешавшись в их бригаду, как ни в чем не бывало приняться за работу. Они-то не выдадут, он их упросит…
Но лес был окутан дымом, и Гвади не различал работавших на делянке людей. Он переходил с места на место, от кустика к кустику, но тщетно: ветер, на его беду, гнал густые облака дыма в сторону леса.
Некоторое время спустя Гвади решил подобраться ближе, а там, под прикрытием дыма, и вовсе выйти на расчищенный участок. Но едва он шагнул вперед, раздался треск и мимо него что-то пронеслось, всколыхнув плотный от дыма воздух. Толчок воздушной струи был так силен, что Гвади чуть не взвился ввысь.
Он хотел было скрыться в чаще, но вдруг кто-то налетел на него, оттолкнул в сторону и сердито крикнул:
— Дорогу, товарищ, дорогу! Ослеп ты, что ли? Чего под ногами путаешься!
Гвади, разумеется, не отозвался. Он тотчас узнал того, кто столкнулся с ним. Лучше не попадаться
