как Арчил. Но в глубине души ее все же обижало, что он посмел задеть именно ее.
В новом двухэтажном доме кроме правления колхоза помещалась библиотека, под которую была отведена одна из комнат нижнего этажа. Библиотекой заведовала Элико, приятельница Наш. Элико была сирота. В семье брата, и без того обремененного детьми, для нее не нашлось угла. Поэтому правление позволило ей поселиться в колхозном доме. Она занимала комнатку при библиотеке. Элико очень ценили в колхозе, особенно за то, что она была художница, одаренная редким по силе и самобытности талантом.
Ее картины и плакаты пользовались известностью во всем районе.
Увидев еще издали, что в комнате Элико горит свет, Найя прибавила шагу.
Элико стояла перед висевшей на стене незаконченной картиной. Картину эту заказал ей Гера для митинга, который должен был состояться в день заключения договора о социалистическом соревновании между колхозами Санария и Оркети.
Услыхав голос Найи, Элико вышла ей навстречу.
— Мне сказали, будто отец насильно увел тебя домой и запер. Как же ты очутилась тут, Най? — спросила Элико. — Ну и злы же наши ребята на твоего отца! Я собиралась к тебе… Гера заходил, просил передать, что на вечер назначено партийное собрание, нужно, чтобы ты пришла.
Это известие показалось Найе очень важным. Она стала расспрашивать Элико о подробностях.
— Гера носился как шальной по всей деревне, — рассказывала Элико. — Сам товарищей собирал. Все искал парторга Георгия, тот давно должен был возвратиться из района…
— Ты не знаешь, из-за чего такая спешка?
— Гера мне ничего не говорил. Но я была в комсомольской ячейке, и Бесо рассказал, что не сегодня- завтра придут санарийцы заключать договор и как необходимо подготовиться. Кроме того, придется, говорит, обсудить сегодняшнюю потасовку. Зосиме требует, чтобы отца твоего как-нибудь обуздали…
Найя, помолчав, сказала:
— Нет, не пойду на собрание. Пускай от комсомола идет Бесо…
— Почему?
— Неловко, Элико. Я тоже против отца… Села.
— Чего ему нужно? Из-за чего все поднялось?
— Ах, Элико, жаль, что тебя не было. Если бы ты видела, что там делалось! Я ведь подоспела только к концу. Отец, как увидел меня, сразу же накинулся… Ступай, говорит, домой, чтоб я тебя здесь больше не видел… Тебе, верно, уже рассказали? А я и понятия не имела о том, что до меня разыгралось. Ты знаешь отца. Его не уймешь. Вот Гера и пристал ко мне: уведи его как-нибудь отсюда. Вижу, отец бушует, сладу с ним нет — и сглупила…
Найя примолкла, затем, улыбаясь, неожиданно выпалила:
— А дома выяснилось, что он меня просватал!
Элико широко раскрыла глаза:
— Как просватал?
— Нет, Элико, угадай, за кого решил отдать меня отец?
Элико знала, что Найя и Гера любят друг друга, и поэтому не могла назвать ни одного сколько-нибудь подходящего имени.
— Не томи, Найя, назови сама, — попросила Элико.
И Найя рассказала обо всем, что случилось с нею дома.
Когда Найя упомянула о коробке, поднесенной Арчилом Пория, Элико вздрогнула. Улыбка сбежала с лица, она недоуменно взглянула на подругу. Но чтобы скрыть от Найи охватившее ее волнение, она резким движением схватила подругу за руку и нетерпеливо, глотая слова, сказала:
— Дальше, дальше, Най. Очень интересно!
Придвинулась ближе и стала внимательно слушать. Однако, когда Найя изобразила, как она швырнула коробку на землю, Элико снова не совладала с собой. Она вспыхнула и с силой, по-мужски стукнула кулаком по столу:
— Ай да Найя! Так ему и надо!
Элико была здоровая, румяная, крепко сбитая девушка, вечно в движении, деятельная, быстрая, как огонь. Веселые, подернутые влагой глаза сверкали так, что их нельзя было не сравнить со звездами. По жизнерадостному лицу скользила лукавая улыбка, и это делало Элико еще милей.
Найя хотела продолжать; восклицание подруги раззадорило ее, но вдруг ей бросилось в глаза необычное состояние Элико.
— Да что с тобою, девушка? Погоди, я еще не кончила.
Элико, не дослушав, откинулась на спинку стула и рассмеялась. Потоком хлынул смех; на обнаженной шее вздулись вены; грудь бурно вздымалась, — казалось, вот-вот, не выдержав напряжения, оторвутся пуговки ее блузы. Найя не могла понять поведения подруги.
«Что с нею?» — подумала она и замолчала.
А Элико все хохотала да хохотала. Она вскочила с места и схватилась руками за живот.
— Ой, не могу… Погоди, милая… — роняла она, захлебываясь.
Но вот наконец припадок шального смеха улегся, Элико выпрямилась, чтобы перевести дух, слезы крупным жемчугом сыпались у нее из глаз.
— Да чего ты? Что за история? — суховато спросила Найя, задетая смехом Элико.
— Да, история! Во-от какая! — ответила Элико и, взмахнув рукою, очертила в воздухе большой круг.
Затем она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы окончательно успокоиться.
— Сейчас поймешь!
Элико стремительно подошла к столу, стоявшему поодаль, схватила длинную коричневую коробку, лежавшую на стопке книг, и возвратилась к Найе.
На крышке красовалось изображение женщины с распущенными волосами. Элико открыла коробку. В одном углу лежало немного конфет — видимо, большая часть их была уже съедена, в другом — сложенный пополам листок бумаги.
Элико взяла его и развернула.
— А такой записочки в твоей коробке не было, Найя? — спросила она, размахивая бумажкой, и снова рассмеялась. — Наверно, была, да ты не заметила. Не думай, что это просто какая-то бумажонка… На, читай! — Элико сунула записку в руки Найе и добавила: — Ну и дела, милая моя!..
Она уже не смеялась. Не отрываясь, следила за лицом подруги, погруженной в чтение записки.
На листке была нарисована фиалка, раскрашенная от руки в самые яркие цвета. Пониже — крупно выведенные инициалы Элико. Затем следовало стихотворение.
Каждая строфа была обведена рамкой, а между ними изображены сердца разной величины, тоже раскрашенные в разные цвета. Стрелы соответствующих размеров пронзали эти сердца, источавшие капли алой крови.
Найя читала, тихонько шевеля губами:
