Смысл свергнут! Царь и в голове не уйдет! Эй, бей на куски истукан Аполлона!
Да скроется солнце, да здравствует тьма!
О, вскроем же фомкою ящик Пандоры, в который свободу упрятали вы!
Растопим же сало прогорклое ваше огнем мирового пожара! Даешь!
Единственный способ украсить жилплощадь — поджечь ее! Хижинам тоже война!
Все стены долой, все границы, все плевы! АПопз же в безбрежность, епГап! мой 1егпЫе!
Весь мир мы разрушим, разрушим, разрушим! И строить не будем мы новый, не будем!
И что было всем, снова станет ничем!
О Хаос родимый! О Демон прекрасный!
Гори же ты пламенем синим! Плевать!
И вечный, бля, бой! Эй, пальнем-ка, товарищ, в святую — эх-ма — в толстозадую жизнь!
О, пой же, Сирена, мне песнь о свободе,
О гибели, гибели, гибели пой!
Я воском не стану глушить твое пенье!
О, пой же мне древние песни, о, пой про Хаос родимый, родимый, родимый!
Хочу! Выхожу из себя — из тюрьмы!
Из трюма — из тела уж лучше на дно нам! Мы днище продолбим, продолбим, продолбим! Эван эвоэ! О тимпаны в висках!
О сладость, о самозабвенье полета — пусть вниз головой, пусть единственный раз с высот крупноблочного дома в асфальт! Кончай с этой рабской душою и телом!..
И вот я окно распахнул и стою, отбросив ногою горшочек с геранью.
И вот подоконник качнулся уже...
И вдруг от соседей пахнуло картошкой, картошкой и луком пахнуло до слез.
И слюнки текут... И какая же пошлость и глупость какая! И жалко горшок разбитый. И стыдно. Ах, Господи Боже! Прости, дурака! Накажи сопляка за рабскую злобу и неблагодарность!
Да здравствуют музы! Да здравствует разум!
Да здравствует мужество, свет и тепло!
Да здравствует Диккенс, да здравствует кухня!
Да здравствует ленкин сверчок да герань!
Гостей позовем и картошки нажарим, бокалы наполним и песню споем!
Нелепо ли, братцы? — Конечно. Еще как нелепо, мой свет.
Нет слаще тебя и кромешней, тебя несуразнее нет!
Твои это песни блатные сливаются с музыкой сфер, Россия, Россия, Россия,
Российская СФСР!
И льется под сводом Осанна, и шухер в подъезде шмыгнул. Женой Александр Алексаныч назвал тебя — ну сказанул!
Тут Фрейду вмешаться бы впору, тут бром прописать бы ему! Получше нашла ухажера Россия, и лишь одному
верна наша родная мама, нам всем Джугашвили отец. Эдипова комплекса драму пора доиграть наконец...
А мне пятый пункт не позволит и сыном назваться твоим. Нацменская вольная воля,
Развейся, Отечества дым!
Не ты ль мою душу мотала?
Не я ль твою душу мотал?
В трамвае жидом обзывала, в казарме тюрьмою назвал.
И все ж от Москвы до окраин шагал я, кругом виноват, и слышал, очки протирая, великий, могучий твой мат!
И побоку злость и обида, ведь в этой великой стране хорошая девочка Лида дала после танцев и мне!
Ведь вправду страны я не знаю, где так было б вольно писать,
где слово, в потемках сгорая,
способно еще убивать...
О Господи, как это просто, как стыдно тебе угодить, наколки, и гной, и коросту лазурью и златом покрыть!
Хоругви, кресты да шеломы, да очи твои в пол-лица!
Для этой картинки искомой ищи побойчее певца!
Позируй Илье Глазунову,
Белову рассказ закажи и слушай с улыбкой фартовой, на нарах казенных лежи.
Пусть ласковый Сахар Медович,
Буй-тур Стоеросов пускай, трепещущий пусть Рабинович кричат, что не нужен им рай —
I
I
дай Русь им!.. Про это не знаю.
Но слыша твой оклик: «Айда!», монатки свои собираю, с тобой на этап выходя.
И русский — не русский — не знаю, но я буду здесь умирать.
Поэтому этому краю имею я право сказать:
стихия, мессия, какие еще тебе рифмы найти?
В парижских кафе — ностальгия, в тайге — дистрофия почти,
и — Боже ж ты мой! — литургия, и Дева Мария, и вдруг — петлички блестят голубые, сулят, ухмыляясь, каюк!
Ведь с четырехтомником Даля В тебе не понять ни хрена!
Ты вправду и ленью, и сталью, и сталью, и ленью полна.
Ты собственных можешь Платонов, Невтонов плодить и гноить, и кровью залитые троны умеешь ты кровью багрить!
Умеешь последний целковый отдать, и отнять, и пропить, и правнуков внука Багрова в волне черноморской топить!
Ты можешь плясать до упаду, стихи сочинять до зари, и тут же, из той же тетради ты вырвешь листок, и — смотри —
ты пишешь донос на соседа, скандалишь с помойным ведром, французов катаешь в ракете, кемаришь в вечернем метро,
дерешься саперной лопаткой, строптивых эстонцев коришь, и душу, ушедшую в пятки,
Высокой Духовностью мнишь!
Дотла раскулачена, плачешь, расхристана — красишь яйцо, на стройках и трассах ишачишь, чтоб справить к зиме пальтецо.
Пусть блохи английские пляшут, нам их подковать недосуг, в субботу мы «черную» пашем, отбившись от собственных рук.
Последний кабак у заставы, последний пятак в кулаке, последний глоток на халяву, и Ленин последний в башке.
I
С тоской отвернувшись от петель, сам Пушкин прикрыл тебе срам. Но что же нам все же ответить презрительным клеветникам?
Вот этого только не надо!
Не надо бубнить про татар,
про немцев-баронов, про НАТО,
про жидо-масонский кагал!
Смешно ведь... Из Афганистана вернулись... И времени нет...
