молоко, мой ангел, и облыжно благословляет всех зеленокудрый зной.
Зеленокудрый фавн, безмозглый, синеглазый, капустницы крыла и Хлои белизна.
В сарае темном пыль, и ржавчина, и грязный твой плюшевый медведь, и лирная струна
поет себе, поет. Мой нежный друг, мой глупый, нам некуда идти. Уж огурцы в цвету.
Гармошка на крыльце, твои сухие губы, веснушки на носу, улыбки на лету.
Но, ангел мой, замри, закрой глаза. Клубнику последнюю уже прими в ладонь свою, александрийский стих из стародавней книги, французскую печаль, летейскую струю
тягучую, как мед, прохладную, как щавель, хорошую, как ты, как огурцы в цвету.
И говорок дриад, и Купидон картавый, соседа-фавна внук в полуденном саду.
Нам некуда идти. Мы знаем край, мы знаем, как лук-порей красив, как шмель нетороплив, как зной смежил глаза и цацкается с нами, как заросла вода под сенью старых ив.
И некуда идти. И незачем. Прекрасный,
мой нежных друг, сюда! Взгляни — лягушка тут
зеленая сидит под георгином красным.
И пусть себе сидит. А мы пойдем на пруд.
КОНЕЦ
Май — сентябрь
1989 г.
Когда, открыв глаза, ты сразу их зажмуришь от блеска зелени в распахнутом окне, от пенья этих птиц, от этого июля, — не стыдно ли тебе? не страшно ли тебе?
Когда сквозь синих туч на воды упадает косой последний луч в озерной тишине, и льется по волне, и долго остывает, — не страшно ли тебе? не стыдно ли тебе?
Когда летящий снег из мрака возникает в лучах случайных фар, скользнувших по стене, и пропадает вновь, и вновь бесшумно тает на девичьей щеке, — не страшно ли тебе?
Не страшно ли тебе, не стыдно ль — по асфальту когда вода течет, чернеет по весне, и в лужах облака, и солнце лижет парту четвертой четверти, — не страшно ли тебе?
Я не могу сказать о чем я, я не знаю...
Так просто, ерунда. Все глупости одне...
Какая красота, и тишина какая...
Не страшно ли, скажи? не стыдно ли тебе?
ЭПИСТОЛА О СТИХОТВОРСТВЕ
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ
1
«Посреди высотных башен
вид гуляющего...» Как,
как там дальше? Страшен? Страшен.
Но ведь был же, Миша, знак,
был же звук! И, бедный слух
напрягая, замираем,
отгоняя, словно мух,
актуальных мыслей стаи,
отбиваемся от рук,
от мильона липких рук,
от наук и от подруг.
Воздух горестный вдыхая, синий воздух, нищий дух.
2
Синий воздух над домами потемнел и пожелтел.
Белый снег под сапогами заскрипел и посинел.
Свет неоновый струится.
Мент дубленый засвистел.
Огонек зеленый мчится.
Гаснут окна. Спит столица.
Спит в снегах СССР.
Лишь тебе еще не спится.
3
Чем ты занят? Что ты хочешь? Что губами шевелишь?
Может, Сталина порочишь?
Может, Брежнева хулишь?
И клянешь года застоя, позитивных сдвигов ждешь?
Ты в ответ с такой тоскою — «Да пошли они!» — шепнешь.
4
Человек тоски и звуков, зря ты, Миша. Погляди — излечившись от недугов, мы на истинном пути!
Все меняют стиль работы — Госкомстат и Агропром!
Миша, Миша, отчего ты не меняешь стиль работы, все толдычишь о своем?
5
И опять ты смотришь хмуро, словно из вольера зверь.
Миша, Миша, диктатура совести у нас теперь!
То есть, в сущности, пойми же, и не диктатура, Миш!
То есть диктатура, Миша, но ведь совести, пойми ж!
Ведь не Сталина-тирана, не Черненко моего!
Ну какой ты, право, странный!
Не кого-то одного —
Совести!! Шатрова, скажем,
ССП и КСП, и Коротича, и даже Евтушенко и т.п.!
Всех не вспомнишь. Смысла нету. Перечислить мудрено.
Ведь у нас в Стране Советов всякой совести полно!
6
Хватит совести, и чести, и ума для всех эпох.
Не пустует свято место.
Ленин с нами, видит Бог!
Снова он на елку в Горки к нам с гостинцами спешит.
Детки прыгают в восторге.
Он их ласково журит.
Ну не к нам, конечно, Миша.
Но и беспризорным нам
дядя Феликс сыщет крышу, вытащит из наших ям, и отучит пить, ругаться, приохотит к ремеслу!
Рады будем мы стараться, рады теплому углу.
7
