5
и вспоминала, как они долблись (да, так и написала!) в поле где-то.
И не забыть мне, Лена, этих лиц.
От брата Жоры пламенным приветом письмо кончалось. Длинный, словно глист,
6
ефрейтор Нинкин хлопнул по спине взопревшего немого адресата —
«Ну ты даешь, земеля!» Страшно мне припоминать смешок придурковатый, которым отвечал Хрущак. К мотне тянулись руки. Алый свет заката лежал на верхних койках и стене.
7
Закат, закат. Когда с дежурства шли, между казарм нам озеро сияло.
То в голубой, то в розовой пыли стучали сапоги. И подступало, кадык сжимало. Звало издали.
8
И на разводе духовой оркестр трубил и бухал, слезы выжимая,
«Прощание славянки», и окрест лежала степь, техзону окружая, и не забыть мне, Лена, этих мест
9
киргиз-кайсацких. Дни за днями шли. Хрущак ночами ел печенье с салом. На гауптвахту Масича вели.
И озеро манило и сияло.
Кадык сжимало. Звало издали.
10
Душа ли? Гениталии? Как знать.
Но, плавясь на плацу после обеда в противогазе мокром, я слагать сонеты начал, где прохладной Ледой и Лорелеей злоупотреблять
11
вовсю пустился. И что было сил я воспевал грудастую студентку МОПИ имени Крупской. Я любил ее, должно быть. Белые коленки я почему-то с амфорой сравнил.
12
Мне было 20 лет. Засохший пот корой белел под мышками. Кошмаром была заправка коек. Целый год в каптерке мучил бедную гитару после отбоя Деёв-обормот.
13
А Ваня Шпак из отпуска привез японский календарик. Прикрывая рукою треугольничек волос, на берегу сияющем, нагая, смеясь, стояла девушка. Гендос
14
Харчевников потом ее хотел у Шпака обменять на скорпиона в смоле прозрачной, только не успел — ее отнял сам капитан Миронов.
И скорпиона тоже... Сотня тел
15
мужающих храпела в липкой тьме после отбоя. Под моею койкой разбавленный одеколон «Кармен» деды втихую пили. За попойкой повздорили, и, если бы ремень
16
не вырвали у Строева, Бог весть чем кончилось бы... Знаешь, мой дружочек, как спать хотелось, как хотелось есть, как сладкого хотелось — хоть кусочек!
Но более всего хотелось влезть
17
на теток, развалившихся внизу на пляже офицерском, приспустивших бретельки. Запыленную кирзу мы волокли лениво — я и Лифшиц, очкастые, смешные. Бирюзу
18
волны балхашской вспоминаю я и ныне с легким отвращеньем. С кайфом мы шли к майору Тюрину. Семья к нему приехать собиралась. Кафель мы в ванной налепили за два дня.
19
И вволю накупались, и, куря, на лоджии мы навалялись вволю.
Но как мне жалко, Лена, что дурак я был, что не записывал, что Коля Воронин на дежурстве до утра
20
напрасно говорил мне о своей любви, о полустанке на Урале,
об отчиме, о лихости друзей, которые по пьянке раз угнали машину с пивом. Кроме Лорелей
21
с Линорами и кроме Эвридик, все музе худосочной было дико.
А в окнах аппаратной солнца лик уже вставал над сопкой... Вроде, Викой звалась его невеста. Выпускник
училища десантного, сосед,
ее увел. Дружки побить пытались
его, но сами огребли. Мопед
еще у Коли был. Они катались
на нем. Все бабы бляди. Счастья нет.
23
13 лет уже, дружок, прошло, но все еще кадык сжимают сладко картинки эти. Ах, как солнце жгло, как подоконник накалился гладкий, и как мы навалились тяжело,
24
всей ротой мы на окна налегли, когда между казарм на плац вступила Элеонора. Чуть не до земли оранжевая юбка доходила, лишь очертанья ног мы зреть могли.
25
Под импортною кофточкою грудь высокая так колыхалась ладно, и бедра колыхались, и дохнуть не смели мы, в белье казенном жадно уставясь вниз. И продолжала путь
26
она свой триумфальный. И поля широкополой шляпы прикрывали
ее лицо, но алых губ края полуулыбкой вверх приподнимала она. И черных локонов струя
27
сияла, и огромные очки зеркальные сияли, и под мышкой ракетка, но при этом каблуки высокие, и задницы излишек осанка искупала. Как легки
28
ее одежды были, ярки как,
как сердце сжалось... Зря смеешься, Лена!
Мне было 20 лет. Я был дурак.
Мне было плохо. Стоя на коленях, полночи как-то я и Марущак
29
отскабливали лезвиями пол линолеумный в коридоре длинном, ругаясь меж собою. Но пришел... забыл его фамилию... скотина такая, сука... то ли Фрол... Нет, Прол...
30
Проленко, что ли?.. Прапорщик, козел, забраковал работу, и по новой мы начали. Светло-зеленый пол, дневного света лампы и пунцовый насупившийся Марущак. Пришел
потом Миронов, и, увидев нас, он наорал на Прола и отправил меня на АТС, Серегу в ЛАЗ. Стажерами мы были, и по праву припахивали нас... А как-то раз
32
Миронов у дедов отнял вино, и, выстроив всю роту, в таз вонючий он вылил пять бутылок. «Ни одной себе не взял, паскуда, потрох сучий!» шептал Савельев за моей спиной.
33
13 лет прошло. Не знаю я, действительно ль она Элеонорой звалась, не знаю, но, душа моя, талантлив был солдатик тот, который так окрестил ее, слюну лия.
