пизды, говоря фигурально.
Всякий зверь, всякий гад... Прости, птичка, скрипочка, свет несмелый.
От греха подальше лети...
Фронт закрыт. Но не в этом дело.
Все темнеет. Прости-прощай.
Подкатила к райкому «Волга».
Слышен где-то собачий лай.
Песня всхлипнула где-то и смолкла.
II
ПЕСНЬ О СЕРВЕЛАТЕ
Приедается все. Лишь тебе не дано приедаться!
И чем меньше тебя в бытии, тем в сознаньи все выше,
тем в сознании граждан все выше
ты вознесся главой непокорною — выше
всех столпов, выше флагов на башнях, и выше
всех курганов Малаховых, выше, о, выше
коммунизма заоблачных пиков...
Хлеб наше богатство. Хлеб всему голова. Но не хлебом единым живы мы, не единым богатством насущным.
Нет! Нам нужно, товарищ, и нечто иное, трансцендентное нечто, нечто высшее, свет путеводный, некий образ, символ — бесконечно прекрасный и столь же далекий, и единый для всех — это ты, колбаса, колбаса!
Колбаса, колбаса, о, салями, салями!
О, красивое имя, высокая честь!
И разносится весть о тебе депутатами съезда по просторам Отчизны, и в дальнем урочище, и на Украйне,
о тебе узнают и светлеют душою народы.
Стоит жить и работать, конечно же, стоит!
Есть бороться за что.
И от зависти черной жестоко корежит англосакса, германца и галла.
Нет у них идеалов, и не будет — пока не придут к нам смиренно
поклониться духовности нашей!
О, этнограф, философ, историк, вглядись же!
Изучи всенародную эту любовь, эту веру, надежду.
Не находишь ли ты, что все это взросло из глубин,
что сказались в явлении этом не только (и даже не столько)
достиженья ХХ-го бурного века,
сколько древние силы могучей земли, архетипы
духа нашего древнего! Может быть ныне
Возрожденья свидетелем можешь ты стать, Возрожденья
в этих скромных, обыденных формах (о, салями, салями!)
культа Фаллоса светлорожденного, культа языческой радости,
праздника жизненных сил,
христианством жидовским сожженного. И наконец-то окончательно мы избавляемся от угнетенья, от тиранства несносного... О, сервелат!
Дай нам силы в борьбе, укрепи наши души!
О, распни Его на хрен, распни Его, суку... Светлее, все светлее и все веселее. И вовсе не надо, чтобы каждому ты был доступен — профанация это!
Лишь избранники, чистые духом, прошедшие искус, в тайных капищах в благоговейном молчаньи причащаются плоти твоей...
Но профанам, но черни наивной позволено тоже поучаствовать в таинствах — через подобья, через ангелов светлых твоих, братьев меньших...
Лишь я,
только я, да и то не совсем, только я не хочу тебя. Я не хочу тебя!! Я запрещаю хотеть себе, я креплюсь, я клянусь: ты мне вовсе не нужен!!
Я ложусь на матрац. Забываю про ужин.
Свет тушу и в окно устремляю глаза.
Летней ясною синью сквозят небеса.
Крона тополя темная густо лепечет.
Я лежу в темноте, не рыдаю, не плачу.
Я лежу в темноте, защититься мне нечем. Я мечтаю дать сдачи, но выйдет иначе. Только тополь лепечет.
Да слышно далече пенье птицы.
Не может быть речи
ни о чем. Ничего не случится...
И опять:
сервелат, сервелат, я еще не хочу умирать.
У меня еще есть адреса, голоса, -у меня еще есть полчаса...
Небеса, небеса. Колбаса.
III
ВЕТЕР ПЕРЕМЕН
Ускорение, брат, ускоренье...
Свищет ветер в прижатых ушах,
Тройка мчит по пути обновленья.
Но безлюдно на этих путях.
Тройка мчится, мелькают страницы.
Под дугой Евтушенко поет.
Зреет рожь, золотится пшеница.
Их компьютер берет на учет.
Нет, не тройка, не дедовский посвист, конь железный глотает простор, не ямщик подгулявший и косный — трактор пламенный, умный мотор.
Формализм, и комчванство, и пьянство издыхают в зловонной крови.
Отчего ж так безлюдно пространство? Что же время нам души кривит?
Дышит грудь и вольнее и чище.
Отчего ж так тревожно в груди?
Что-то ветер зловещее свищет.
Погоди, тракторист, погоди!
Мчится, мчится запущенный трактор.
Но кабина пуста — погляди!
Где же ты, человеческий фактор?
Ну, куда же запрятался ты?
Постоянно с тобою морока,
Как покончить с тобой, наконец?
Что ж ты ходишь всю ночь одиноко? Что ж ты жрешь политуру, подлец?
Отвечал человеческий фактор.
И такое он стал городить,
