барака.
Поэтому я не комкаю бумагу и не использую авторучку в качестве заточки. Просто смотрю в глаза Булгакову:
— Слушай, отпусти меня, а? Ну, зачем я тебе сдался? Я помогу… Потом.
Булгаков несколько секунд раздумывает, постукивая зажигалкой по пепельнице, затем забирает бумагу и авторучку.
— Ладно… Пойдем.
Он встает из-за стола и подталкивает меня к двери.
— Я могу позвонить Гере?
— Я сам позвоню.
Он отводит меня в камеру.
На часах десять вечера. Вряд ли следователь приедет на ночь глядя. Значит, буду ночевать в чужой кровати. Хорошо бы это пошло в зачет двух суток.[3] Сомневаюсь, что Булгаков позвонит Гере и прочитает ему стихотворение про узника. Но даже если позвонит, Гера не побежит обрабатывать спартанцев, чтобы те забрали заяву. Ему девочки раны зализывают…
В общем, спокойной ночи, Павел Андреевич. Приятных сновидений.
Обидно, что не смогу вернуть Кериму тысячу. Не большая беда, конечно, но репутация пострадает, слухи поползут, таблоиды опять-таки…
Спал я, как всякий честный человек, снова оказавшийся за решеткой, плохо. Заснуть мешали мелкие насекомые и вопли невинных из соседней комнаты отдыха. Но под утро я все-таки вырубился.
Будь на моем месте граф Монте-Кристо, он рисовал бы план побега, подкупал охрану или обдумывал линию защиты. Но вновь напомню: я не герой. Я человек, которому немножко не повезло в жизни и который поставил на ней, жизни, маленький, но жирный крестик. И если вы случайно, поздним вечером в темной подворотне подойдете ко мне и спросите: «В чем смысл твоего жалкого существования, Павел?» — я, пожалуй, расплачусь.
Но на зону все-таки не хочу.
Глава 4
Сержант-дворецкий поднял меня в начале одиннадцатого. Завтрака и сигары не предложил. Голова была, как футбольный мяч — и так ничего, кроме воздуха, да еще и попинали…
Я снова оказался в оперативном кабинете. Окурков в пепельнице прибавилось. Лицо Булгакова не сверкало утренней свежестью — видимо, он вообще не ложился спать. Его настроение было под стать моей фамилии. То есть угрюмым.
Опер вытащил из стола изъятые у меня вещички — ремень с кобурой, мобильник, часы, шнурки и ключи от квартиры. Осмотрел телефон.
— У кого сорвал?
— Ни у кого. С рук купил у метро. Такой и был… Честно.
— Не возьмешься за ум, посажу. — Он швырнул вещички мне на колени. Забрезжила надежда, что на этот раз, кажется, пронесло. — Утром приходили потерпевшие. Заявили, что подрались между собой и претензий к тебе не имеют.
О, как! Похоже, я недооценивал Германа.
— То есть я могу уходить насовсем?
— Можешь… Хотя погоди. Личность ты перспективная, поэтому…
— В каком смысле перспективная? — испугался я.
— В прямом… Поэтому возьму-ка я тебя на личный профилактический учет.
«На учет возьмусь, но в тюрьму не пойду!»
Булгаков открыл сейф, достал цифровой фотоаппарат и бланк какого-то документа, изготовленного на ксероксе. Предложил мне встать к стенке. Хорошо, хоть не спиной. Прицелился и нажал спуск… Вспышка.
— Вообще-то фотографировать разрешено только с моего согласия. Права человека!
— Заткнись… Встань в профиль.
Спорить смысла не было. Повернулся. Состроил героическую рожу. Угрюмов-хан перед походом на Русь.
— Садись. — Булгаков убрал «мыльницу» в сейф и положил перед собой бланк. Заполнил шапку — мою фамилию и прочее. Позор! На дворе двадцать первый век, а сотрудник российской милиции от руки заполняет какие-то бланки вместо того, чтобы воспользоваться услугами Microsoft.
Когда он занес ручку-дубинку над графой «место рождения», зазвенел местный телефонный аппарат времен Берии.
— Да… Понял! Лечу!
Булгаков выдернул из сейфа пистолет, повернул ключ, выскочил из-за стола, положил бланк передо мной.
— Так, заполни сам, здесь ничего сложного. Оставишь на столе, дверь захлопнешь… Да… Ты, кажется, обещал помочь. Я очень надеюсь. Вот мой телефон. Не потеряй.
Он бросил на стол визитку с номером служебного телефона и исчез за дверью, оставив меня наедине с иконой святого Феликса.
Наверно, случилось что-то волшебное, раз он сорвался так быстро и даже не выгнал меня из кабинета. Очень неразумно. Ладно, я человек порядочный, хоть и судимый, но на моем месте мог бы оказаться проходимец или просто ворюга. А в милицейском кабинете всегда есть чем поживиться. Не столько в материальном плане, сколько в познавательном. Хотя…
Я окинул кабинет заинтересованным взглядом. Сейф, стол и пара стульев. На вешалке милицейская форма. Сейф закрыт, остается стол.
Я пересел на место хозяина, выдвинул ящик. Никаких отрезанных пальцев или изъятых брюликов. Кипятильник, стакан, лейтенантский погон, сборник застольных песен «За милых дам!», замусоленный уголовный кодекс и старый журнал «Вокруг смеха».
На огрызки карандашей, семечки, гильзы от патронов и мертвых тараканов я внимания не обращал.
Теперь ясно, почему Булгаков не выставил меня за дверь. Но все равно он лох чилийский. Вот возьму и заложу под стул противопехотную мину. Или напишу на кителе краской «Любите меня сзади».
Под стеклом на столе тоже ничего интересного. График дежурств и календарик с Памелой Андерсен за 2002 год. То есть, получается, Памела осталась еще от Добролюбова.
Стоп! А если это провокация? Они, мусора, шустрые на такие каверзы. Смотрит на меня сейчас Булгаков через скрытую камеру и ждет, когда я что-нибудь умыкну. Я ведь пока особо и не рылся в столе и под столом. А на выходе меня прихватывают, обыскивают и вешают статейку. Не прокатило с дракой, прокатит с кражей…
Так-так-так, вот это ближе к истине. Поэтому делаем, что велено, и валим по-быстрому.
А что велено? На учет самого себя поставить? Никаких возражений. Поставим с удовольствием.
Я взял ручку-дубинку.
Итак, место рождения. Дер. Большие Жепени Копчинского уезда. Адрес прописки и проживания. Что ж… Великобритания, г. Лондон, ул. Б. Йорика, замок № 3, строение А, кв. 135.
Я выводил буковки старательно, словно на уроке чистописания. Глумиться, так красиво!
Начнем с судимости. Надо что-нибудь поэкзотичней выбрать. Воспользуемся Булгаковским уголовным кодексом. Вот хорошая статья — принуждение к изъятию органов или тканей человека для трансплантации. Есть. Незаконное производство аборта. Тоже ничего. Ну и планирование, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны до кучи…
Нет, это перебор. Все должно быть серьезно. Выберем пиратство. Благородная, несправедливо забытая статья.
