– Я тоже рада тебя видеть, светлейшая. – Усмехнулась, оттерла слезы с ее щек тыльной стороной ладони. – И все же ты его нашла.
– Сенги! – спохватилась она, бросилась назад.
Он сидел на земле, неловко привалившись к стволу поваленного дерева, зажимая рану на плече. Рукав был темен от крови. Она опустилась на колени, взяла его лицо в ладони, вгляделась в распахнутую, ускользающую синеву глаз.
– Я не позволю тебе умереть.
– Это не в твоей власти, – он потянулся к ее лицу, коснулся щеки дрожащими пальцами. Она не отстранилась, лишь больно прикусила губу. – Я всегда мечтал это сделать.
– Как трогательно, – фыркнула за плечом Викл. – Светлейшая, его раны не смертельны, так что не стоит над ним так причитать.
– Он спас мне жизнь.
– Это ценно, звереныш, – ухмыльнулась она и бесцеремонно отодвинула Лакл в сторону. – Позволь мне заняться твоим избранником, светлейшая, если ты хочешь, чтобы он жил.
Наталия Ипатова
ПОСОЛЬСТВО ПРИНЦА-ЛЕБЕДЯ
Великий Фомор сидел в каменном кресле, в своем диком саду, отгороженном от мира высокой стеной. Великий Фомор отдыхал и ждал.
Наконец речная заводь перед ним пошла рябью, затрепетали прибрежные травы, сетка серебряных бликов на воде колыхнулась, и на берег плеснула волна. Следом за волной на берег вышла белая лошадь.
Великий Фомор не сдержал улыбки, глядя, как она осторожно и царственно ступает по твердой земле. Кобыла-келпи[2] подняла к солнцу красивую морду, встряхнулась и заржала, словно засмеялась от удовольствия. Облако алмазных брызг на мгновение скрыло ее, а из облака вышла женщина в зеленом платье, с длинными влажными волосами, в которых запутались мелкие ракушки и чешуйки тины. Подле Великого Фомора стояло для нее другое каменное кресло, а на столе ожидали гостью сливы в вине, в дорогой серебряной чаше.
Женщина-келпи забралась в кресло с ногами и сразу взяла сливу. Положив ту в рот, она вопросительно посмотрела на Великого Фомора. Его лицо было из грубой мешковины, один глаз нарисован, а второй обозначен двумя грубыми стежками крест-накрест.
– Побудь со мной, пока не высохнут твои волосы, – предложил Великий. – Я помню, ты любишь сливы.
– Я и тебя люблю, и побуду, если ты расскажешь мне что-нибудь интересное, полезное или приятное.
– С удовольствием. Хочешь, я вспомню, как я впервые увидел тебя? Ты вышла на берег в обличье лошади, вокруг тебя лился молочный свет, ты так ступала, будто бы в твоих ушах звучала музыка, и ты едва сдерживалась, чтобы не пуститься в пляс. И я влюбился. А потом, когда ты вышла на свадьбу в обличье белой лошади, с женщиной в зеленом, сидящей у тебя на спине, я некоторое время гадал, на ком из вас я должен жениться.
– Ну да, – сказала келпи, изящно облизывая пальцы, – фоморы ж могут размножаться с кем и с чем угодно, причем так, что сразу и не придумаешь… Ты и не ведал тогда, что я могу быть обеими одновременно?
– Я догадался. Тогда же я просто хотел увидеть, как ты ешь сливы.
– Прелестно, душа моя. А как оно вообще в мире?
– Не буду лгать тебе, моя радость, в мире тревожно. Мы, люди и дети Дану стоим – каждый против двух других, и всяк хочет эту землю только для себя.
– Как обычно, – уронила келпи. – Вот поэтому я предпочитаю воду. Из воды мы все вышли и в воду вернемся, кто раньше, кто позднее. Ллир никому не враг.
– Я бы даже не усомнился, – язвительно сказал ее муж, – если бы он сберег доверенное! В том, что Ллир всем друг, я вижу определенное неудобство.
– Ничего не поделаешь, Ллир – тоже сын Дану. Если каждый будет играть против двух других, все проиграют.
На каменный стол меж ними сел черный дрозд, посмотрел, попрыгал, открыл клюв и проскрежетал:
– Среброрукий грядет, смер-р-рть рядом скачет! Яр-р-р-ркая смер-рть! Кр-р-расивая!
Келпи бросила в него сливовой косточкой.
– Почему ты его терпишь?
– Не обижай птицу, он мудрые вещи говорит.
Они помолчали, келпи поглядывала на мужа сквозь упавшие на глаза золотые пряди. Листва, пронизанная солнцем, бросала на них обоих трепещущую зеленую тень.
– Что там с пророчеством?
– Да лучше б я его не знал! – с сердцем ответил Великий. – Я, дурень, сделал все, чтобы его обмануть, но разве Слово Изреченное обманешь? В итоге только зря обидел Эйтлинн[3] . Все одно пролез к ней какой-то пройдоха и зачал ребенка. Ллир утверждает, будто то был сын Диан Кехта, и якобы он не мог его не принять, а дальше молодежь уже сами…
– Ты, я надеюсь, избавился от ублюдка? – голос келпи был холоден.
– Я сделал все, что диктовал мне разум. Я стар, мое тело пропитано собственным ядом, если мою тушу подвесить и рассечь, яд отравит землю на несколько миль… Я бросил ребенка, родную кровь, первого внука, в море, но море – ладонь Лира, а Ллир – Туата, и он предал меня. Дважды предал. Ребенок у них. Лучше бы я вырастил мальчика при себе, окружив его любовью, и если бы ему и тогда суждено было стать причиной моей смерти, по крайней мере в этом не было бы моей вины, и враги бы не ликовали. А теперь догадайся, зачем им этот ребенок[4].
– Да, – сказала келпи. – Долго гадать не надо. Яркая, красивая Твоя Смерть рядом со Среброруким. Но и это дело – теперь ты знаешь, кто тебе больший враг. Как было спокойно, когда у них на троне сидел этот пустышка-Брес[5]. У Туата и зубов-то, считай, при нем не было. Среброрукий Нуаду – благородный воин и славный король, – она искоса посмотрела на Великого, – но это, разумеется, не значит, что спорить с ним за земли безопасно. Пошлю-ка я, пожалуй, проклятие на голову того лекаря, что дал ему новую руку.
– Это ученик Диан Кехта. Да он ему, кажется, и сын. Другой сын, – добавил он на всякий случай.
– И тут Диан Кехт? Вот и славно, – келпи раскусила очередную сливу. – Смотри, как хорошо ниточки связались. И чтоб ты сам испробовал, каково своими руками свою плоть и кровь[6]… А повод они между собой найдут. Согласись, любовь моя, это даже справедливо.
– Я послал Фионнаклайне в Коннахт.
Если что-то могло вывести келпи из равновесия, то оно было произнесено.
– Великие Силы, но зачем? Моего сына?
– Если повезет, Фионнаклайне привезет нам мир и союз, если же нет, я вижу два исхода. Либо он умный и везучий мальчик, и он выкрутится. Если же он не выкрутится… то он не мой сын.
– Фионнаклайне слишком молод. Его истинный облик… не в обиду будь сказано, несколько наивен. Ну кто в наше время сам, добровольно превращается в лебедя?
Великий усмехнулся.
– Если он обращается в лебедя, значит, на этом стоит его вера, а на вере стоит сила. Для того чтобы высвобождать силу, принц должен научиться чувствовать гнев. Он может владеть небом, а нам остается завидовать. Твои волосы высохли, жена. Твое время на суше истекло.
Келпи мотнула головой, оказавшись в вихре золотых волос, а вышла оттуда уже кобылицей и, более не сказав ни слова, в чрезвычайном гневе бросилась в омут.
– Мама, а правда, придут фоморы и нас всех разорвут на кусочки, а после съедят?
– Чего тебя рвать, Мораг, дура, ты целиком в пасть влезешь! У них пасти большущие, от неба до
