старшина готовить не умел, вершиной его мастерства была отварная картошка, размятая с солью, заправленная растительным маслом и заедаемая маринованным луком и черным хлебом. Женат же Хрег Унару был восемь раз, матушка старшины, по его собственным словам, чуть не плача говорила, что все парни как парни, гуляют с девками да гуляют, и только ее идиоту девушки дают исключительно через Отдел регистрации актов гражданского состояния. Впрочем, о детях Унару никогда не упоминал, сомнительно, что они у него были.
Кроме еды и женщин старшина любил поговорить о своих славных предках (дедушка-горец с затертой фотографии) и величии народа горцев (на примере все того же дедушки, поскольку иных горцев старшина в глаза не видел). Зартак же — горный хребет далеко на востоке, представлялся по рассказам старшины неким таинственным и прекрасным местом, полным чудес. Сравнение с Областью Отклонений оскорбляло это место, старшина и слышать ничего не желал ни о каких жалких подделках на Зартак. Зартак был Мировым Светом на земле, воплощенным совершенством, ожившей сказкой, готовой принять в себя уставшего от многодневного пешего перехода путника. Зартак был сосредоточением всего прекрасного, что только может явить природа. То есть, по собственной мифологии старшины, еды и женщин.
Еда там была великолепна: остра и сочна, она продлевала жизнь, даровала невероятную силу и мужественность. Женщины там были великолепны: стройны, но приятно округлы формами, длинноволосы и молчаливы. Были они плавны движениями, синеглазы, и, конечно, все как одна изумительно готовили. В те редкие моменты, когда женщины не молчали, они пели обворожительными голосами. Те немногие мужчины, которым Хрег дозволял поселяться в стране своей мечты, были великолепны, под стать еде и женщинам: они были верными друзьями, мудрыми и немногословными охотниками, воинами и музыкантами от бога. И готовили тоже, все как один, изумительно. Так, на всякий случай, вдруг в дальнем походе не окажется поблизости ни одной женщины, чтобы приготовить мужчинам ужин. Идея превосходства горцев Зартака над всеми остальными людьми Саракша сквозила буквально в каждом слове старшины. И не удивительно, как могут сравниться эти бессердечные, бездушные и вероломные люди скучных и плоских, как глупая столешница, равнин, люди без каких-либо талантов к кулинарии с этими горными полубогами?
— Когда-нибудь, — говорил старшина, приглаживая роскошные усы, — брошу я вас, массаракш, с вашими Зонами 15, лучами, ядрами и войнами и махну в горы. Слышишь, лейтенант? На Зартак, массаракш- и-массаракш! Возьму с собой каравай хлеба, полукруг сыра, воды фляжку и уйду. Совсем. А там… Слышишь, лейтенант? Там до Мирового Света рукой подать, а воздух-то вкусный, хоть в банки его закатывай и ложкой потом ешь, хоть в брикетах морозь и так слизывай. И тут я, конечно, нахожу маленькую горскую деревню, и все жители высыпают на улицу, чтобы поприветствовать уставшего путника. И я сразу узнаю эти места, потому что здесь, массаракш-и-массаракш, именно здесь и был рожден мой славный дед! Это память крови! И местные жители тоже меня узнают, потому что мое сходство с дедом несомненно, и они приглашают меня, потомка красивого мужчины и великого охотника, быть им дорогим гостем, закатывают настоящий пир, и вино льется рекой… А потом они просят, а я соглашаюсь остаться там жить. Навсегда. Разбиваю виноградник, женюсь… Бог даст, сыновей завожу, массаракш, почему бы и не завести? Должен же я продолжить род! Кровь моего великого деда не должна стыть и тухнуть во мне, нужно дать ей новую жизнь!
Эту историю своего триумфального возвращения на землю предка Хрег рассказывал лейтенанту раз пять, и каждый раз с неизменным восторгом. В какой-то момент старшина, широкая и добрая душа, даже принялся уговаривать лейтенанта тоже бросить зоны, лучи и ядра, и тоже ехать жить на Зартак.
— А что? — говорил старшина, воодушевляясь и уже обозревая внутренним взором преображенное в соответствии с новыми планами маленькое и ни в чем не повинное горное село. — Массаракш, а почему бы и нет, лейтенант? Какая замечательная мысль! Или же я еще должен тебя уговаривать? Да любой, кому я предложил бы переселяться на Зартак, должен немедленно возблагодарить судьбу за такой подарок! Массаракш, это не подарок, это истинный дар! Подберем тебе ладную бабенку из местных, там все красавицы, выбирай на вкус. Отстроим хороший дом. Будем друг к другу в гости через виноградник ходить, ужинать.
Иных дел, кроме непрестанного питания и исполнения супружеского долга, у старшины Унару на Зартаке никогда не находилось.
Впрочем, несмотря на некоторую внешнюю ограниченность, был старшина весьма сообразителен, остроумен, а главное — весел. Это качество было особенно ценным в последнее время: теперь, когда в лаборатории все халатики друг на друга дулись и опасались сказать лишнее слово, громовое ржание и добродушные, хоть, бывало, и плоские, шуточки старшины недурно разряжали обстановку. Старик Шеклу, который душой болел за лабораторию, был Хрегу искренне благодарен, и между ними установилось наконец уважительное двустороннее перемирие, чему лейтенант по мере сил способствовал. Старшина даже иногда заходил к профессору попить чаю, и двое совершенно разных людей ухитрялись, по-видимому, находить некие общие темы для долгих разговоров. Не сидят же они по полтора часа — Еретик засекал время — молча? Иногда Еретик воображал, как профессор рассказывает затаившему дыхание старшине о высоком искусстве кулинарии, а может, и о своих шашнях с юными баронессочками во времена бурной молодости… Но верилось в реальность такой картины слабо. Не было у гениального физика бурной молодости, он с пеленок в аспирантуре.
Вторым приятным моментом была капитан Сой Эштаву. Удостоверившись, что лейтенанта Китта принимают в лабораториях за своего, она оттаяла, продемонстрировала, что умеет очаровательно улыбаться, и даже несколько раз осталась на обед в лаборатории, чем вызвала ажиотаж среди халатиков — исключительно мужчин. И это тоже было замечательно, потому что все как-то расслабились, тоже вспомнили, как нужно улыбаться и шутить, и наперебой рассказывали капитану Эштаву малопонятные лабораторные анекдоты. Правда, штатный весельчак и балагур Хрег во всем этом участия отчего-то не принимал, сидел неожиданно тихо, вел себя подозрительно скромно и только посмеивался в стакан. Впрочем, и Сой Хрега положительно не замечала, так что в этом смысле было между ними некое равновесие. Зато самому Чейзу посчастливилось несколько раз поболтать с Эштаву наедине, и оба остались весьма довольны друг другом.
Третьим приятным моментом было отсутствие непредвиденных ситуаций. После предупреждения Шеклу о возможном саботаже Еретик был предельно внимателен и за неделю чуть не заработал профессиональную паранойю, зачатки которой есть обязательная грань души любого, кто носит серую форму работника Имперского Разведывательного Управления. Важно, чтобы зачатки не развились в настоящее заболевание, так как в словосочетании «душевнобольной агент разведки» определяющим сразу становилось слово «душевнобольной», и агентом разведки бедняга быть переставал. Но никаких технических сбоев в работе не наблюдалось, и человеческий фактор себя тоже никак не проявлял.
Лаборатория жила своей жизнью. Чейз наблюдал за утренними и вечерними сеансами активного облучения, просматривал длинные ленты с результатами проверок добровольцев на детекторе лжи и писал рапорты командованию.
В столовой, обычном месте для болтовни обо всем на свете, последние два дня обсуждалось, какие еще фильмы, кроме агиток, можно показывать испытуемым и что из этого получится. Профессор Шеклу почти все время проводил в своем кабинете и что-то читал, поэтому никто не препятствовал халатикам обсуждать пассивное излучение и строить теоретические выкладки исключительно на благо Родины.
Образовательные программы отмели почти сразу — чтобы они возымели эффект, пассивное облучение должно просто улучшать память, а не лишать способности рассуждать самостоятельно. На основании этого аргумента доктор Доов предложил крутить добровольцам религиозные передачи, чтобы затем на графиках оценить, с какой скоростью они превратятся из убежденных атеистов в ошалевших фанатиков. Доктор Фешсу как всегда отмалчивался, зато остальных эта идея захватила. Вопрос: возможно ли пробудить веру в Господа, такую интимную и частную вещь, всего лишь облучением? Все пока указывало на то, что возможно, ведь чем Господь хуже Его Величества Императора, в которого испытуемые верят с тем самым религиозным фанатизмом.
— Я считаю, господа, — вступил в дискуссию и Чейз, — что для чистоты эксперимента следовало бы теперь часть наших добровольцев, которых убеждали в лояльности имперскому режиму, убеждать в обратном.
— Начать крутить им по шесть часов в день хонтийские агитки? — спросил черноусый халатик- социалист.
