— Я просто так спрашиваю, из любви к искусству, — со всей искренностью проговорил Чейз, и Хрег поднял на него глаза.
— А вот как тебе Эштаву? — спросил вдруг старшина, смакуя вопрос, и даже повторил: — Как наша прекрасная капитан Эштаву тебе?
— Сой? — удивился и почему-то разволновался Еретик. — А тебе-то что до нее? Вы совсем разные, вы как… как на Сфере друг напротив друга стоите, через Мировой Свет не доорешься. Я бы на твоем месте даже не думал бы за ней ухаживать.
— Да, она примерно то же говорила, когда мы разводились, — Хрег снова ухмыльнулся, встопорщив усы, и потер затылок широченной ладонью, не боясь испачкаться в масле. — Что мне, друг мой лейтенант, за ней ухаживать, мы три года женаты были.
— Ты на Сой? — Чейз вытаращился на Унару. — Не подумал бы…
— Массаракш, да я сам все время удивляюсь, — признался Хрег. — Она дамочка с претензиями. Ей бы все культуру в массы нести, все образованием заниматься. Она рассчитывала из меня человека сделать, да. Впрочем, ладно бы если человека, а то ведь так, придаток к себе. Ну, я три года терпел, потом сбежал.
— Ты от нее сбежал? — переспросил Чейз усмехаясь, он уже отошел от первого потрясения. — Я бы решил, что она от тебя свинтила.
— Ну, мы очень удачно разошлись, — захохотал Хрег. — Она от меня в одну сторону, я от нее в другую. Так расстояние между нами мгновенно увеличилось вдвое, так как скорость, с которой мы тикали друг от друга, была одинаковая — во все лопатки!
— Поразительно, — качал головой Чейз. — Нет, правда, Хрег, не в обиду тебе будет сказано, но она такая тонкая, и строгая, и…
— И да, я баламут, раздолбай и неряха. Дюжину раз массаракш, да, я в курсе. Этот разговор я вот к чему затеял, лейтенант. Ты, я вижу, Сой на хвост припасть вздумал. Ухаживать, стало быть. Цветы, стихи, напитки горячительные местного разлива. Стало быть, высшего градуса, из медблока. Не отпирайся, я проницателен, как все горцы, бесполезно разубеждать меня в том, что очевидно, — покачал головой старшина, хотя Еретик и не думал отпираться. — Это не новость и не неожиданность. Массаракш, да тут каждый второй на нее засматривается. Тем более что иные дамы из административного корпуса либо старые, либо страшные, либо старые и страшные разом. Ну, так я тебя предупреждаю — умная она девка, и красивая, и очень такая… отточенная, знаешь. Но откровенно тебе скажу — не суйся. Я для нее иного слова не подберу, кроме как змеища. Как бы она, по-твоему, в этом паучьем гнезде выжила, с этими паучихами безобразными, в A-комплексе? Так и выжила, что она их всех страшнее и безжалостнее. Массаракш, да я на нее не в обиде, ты не думай, и не ревную, и не собираюсь по чужому счастью да в сапожищах топтаться. Мне до нее, знаешь, дела-то нет, сам сказал — далеки, через Мировой Свет не доораться. Я потому говорю, что ты ей по нраву пришелся, значит, скоро когти и зубы в тебя запустит. Она в тебе умственный потенциал видит, ту же отточенность, что у нее самой. Ей власть над тобой нужна, иной любви она, массаракш, не понимает. Так что ты меня послушай, я ее знаю, змеища как есть. Души нет у нее, мозги одни. И совести нет. Ну а уж про честь не говорю, какая честь у бабы. А еще, — Хрег заглянул в глаза Еретику и понизил тон до мрачного и торжественного шепота, — как другу тебе говорю: готовит она, массаракш-и-массаракш, паршиво.
— И ты жил с ней три года? Вот это выдержка!
Старшина ловко собрал затворный механизм и строго глянул на Еретика:
— Среди моих предков были горцы, не забывай. Для таких людей, как мы, нет ничего невозможного! К тому же неподалеку от нашего дома был хороший ресторан, а у меня, массаракш, тогда еще были деньги, чтобы каждый день там ужинать. Неплохие были времена до войны, сытные.
Старшина не зря хвалился своей проницательностью, Еретику стало даже неприятно, что все его мысли как на ладони, — он и впрямь уже несколько дней размышлял, чем бы порадовать прекрасную госпожу капитана. С Сой непреодолимо хотелось быть галантным, хотелось быть изобретательным, хотелось быть остроумным. Хотелось быть ее достойным. Хотелось ее впечатлить, поразить и порадовать разом, хотелось побыть героем — спасти от диких зверей или хонтийцев, от наводнения или пожара, а неплохо бы от всего сразу, для полного и ошеломляющего эффекта.
Хотелось, как минимум, добыть для нее цветов в подземной базе, чтобы «паучихи» в А-секторе ахнули и скукожились от зависти. Женщины любят ставить на место других женщин. Выражаясь откровеннее, женщины любят, когда другие женщины им завидуют. Впрочем, если быть действительно откровенным, это не только женщин касается. Сам Еретик тоже вовсе не откажется посмотреть, как, когда он прогуляется под руку с очаровательной госпожой капитаном, скукожатся от зависти милые, в общем-то, люди, местные халатики, виновные лишь в том, что они тоже мужчины.
Унару, должно быть, действительно из лучших побуждений завел этот разговор, но запустить в лейтенанта Китта когти и зубы не так-то просто.
— Слушай-ка, старшина, — Еретик закрутил банку с маслом и поставил ее на полку, — ты все здесь знаешь, да и, как все горцы, способен достать что угодно где угодно… Верно?
— Вне всяческих сомнений, — подтвердил Унару. — Это не главное, но значительное преимущество горцев перед всеми иными породами людей.
— Тогда подскажи, старшина, где бы достать на этой базе цветов?
Старшина поставил автомат на место и внимательно посмотрел на Еретика.
— Ты идиот? — доброжелательно спросил он. — Ты меня слышал вообще? Она тебя сожрет, лейтенант, и костей не оставит.
— С чего ты решил, что не наоборот? — скромно спросил Китт, и старшина задумался.
— Ладно, я тебя предупреждал. Потом не приходи орошать соплями, я беспощаден к слабакам, как все горцы. Значит, сначала дуй в медблок за горячительным, потом на контрольно-пропускной, а там…
6. Доктор Рейхар Китт, Волк Господа
Подвал был на удивление сухим. Только один угол сочился влагой, и время от времени там можно было набрать мокриц, бросить их в крупу, разведенную водой, и съесть. Крысы не наглели, хотя их привлекал запах крови и мяса, исходивший от раненых. Только по ночам грызуны выползали из своих нор и сновали по подвалу, надеясь подобраться ближе к людям. Келе ночью потерял сознание, и ему изгрызли пальцы, когда он очнулся, то орал так, что кому-то из сектантов пришлось его ударить. Тогда он отключился и больше в сознание не пришел, только стонал и дергал конечностями. Следующей ночью крысы объели ему лицо, и Рейхар в одиночку вытащил Келе из подвала и оставил на перекрестке в нескольких кварталах от укрытия. Привлекать на запах беспомощного мяса все новых и новых крыс в подвал с еще живыми людьми было неразумно.
— Глупая была затея, — проговорил Рейхар, укладывая правильно кости руки Пегра и перематывая их тряпкой. Во время того штурма кости были выломаны так, что торчали из плоти. Пегр вопил, пока не потерял сознание от боли, — у Рейхара не было даже вина, чтобы напоить пациентов до беспамятства, поэтому шил и вправлял конечности он на живую.
— Что ты говоришь, Волк? — спросил Грум.
Виль не ошибся, когда сказал, что вслед за ним вся секта будет звать Рейхара Волком. Меткое и короткое прозвище мгновенно подхватили все еретики, словно никогда не звали господина Китта иначе.
— Идиотская затея, этот штурм, — повторил Рейхар, повысив голос. — Чудовищная глупость. Сколько крови пролили. А Руиса там не было, и не Руису они сниться будут.
В разуме Рейхара мелькнула отчетливая картина: тогда, во время штурма, он видел, как упал на серый камень двора Неелай, рассеченный от плеча до бедра. Бледный, залитый кровью и еще более хрупкий и одинокий, чем при жизни. Человек может выбирать, жить ли ему с людьми или быть одному, но не сможет выбрать, умереть ли ему с людьми, а потому смерть есть наивысшая степень одиночества. И беззащитности. Кто-то из штурмующих на бегу наступил на белую кисть Неелая, и Рейхар почти услышал, как захрустели пальцы мальчишки под подошвой бегущего. Неелай больше не заплачет от боли и обиды, не швырнет во врага камнем, не будет ловко сплевывать через выбитый зуб.