подвижнических заслуг, дополните своим искусством это неполное изображение военачальника, цветами вашей мудрости осветите неясно представленного мной венценосца. Пусть я буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика, рад буду признать над собой и ныне победу вашей крепости. Посмотрю на эту, более точно изображенную вами, борьбу руки с огнем, посмотрю на этого борца, живее изображенного на вашей картине. Да плачут демоны, и ныне поражаемые у вас доблестями мученика, опять да будет показана им палимая и побеждающая рука» [ [158]].
Видишь ли, как один предпочитает словесному изложению живопись, в которой заключается такая божественная сила, что от нее и бесы плачут, как другой называет живописное изображение настолько достойным почитания, что оно служит для вразумления блудницы. Посмотри, как еще один не без слез отходит от живописного зрелища, увидев на картине ратоборствующую мученицу, как другой называет любезным отлитое из воска изображение, как бы увидев в нем первообраз, и следующий за ними также не без слез отходит от картины, как бы лично увидев предмет ее? Посмотри, сколько благ; вникни, сколько пользы.
Услышав же ответ на свой вопрос не от кого–либо из людей маловажных и ничтожных, но от самих мужей, говоривших Духом Божиим и громогласно оглашающих вселенную, договори, умствователь, и конец твоей речи. «Очевидно, что это — тщетная выдумка и изобретение диавольской хитрости». Благовременно здесь громко воззвать:
Но не так, о величайший из обманщиков, а наоборот, на тебя надобно направить извержения языка твоего. Итак, когда уже окончено это сплетение, я хочу внушить тебе, брат, что одни из изречений, приводимых иконоборцами, явно еретические — ибо невозможно, невозможно, чтобы ложь не примешивалась к истине, как плевелы к пшенице, другие принадлежат Святым Отцам, но превратно понимаются омраченным умом, иные же совершенно неуместны, ибо приписывают иконе Христовой то, что относится к идолам. Не должно без рассуждения одобрять их речь и даже вступать в беседу с еретиками, вопреки апостольской заповеди. Впрочем, да спасешься, сын мой; молись, чтобы и я спасся.
Феодор — всюду рассеявшимся братствам.
Поистине,
Подлинно, неизреченная радость — страдать ради Христа и со Христом, как показали все святые, вплоть до Фаддея, нашего мученика, и любого другого исповедника, отошедшего после него или из темницы, или из какого–нибудь другого места ссылки, с благой ревностью и соответствующей гонениям деятельностью.
Да будем и мы, братья мои, такими же мучениками, в постоянной готовности быть схваченными, явиться исповедниками, подвергнуться бичеванию, потерпеть смерть. Это значит ежедневно быть мучеником, это значит ежедневно умирать, от этого происходит очищение души, удаление от страстей, приближение к Богу, отвращение от мира, представление неба и вечных благ, так же, как и скорбей.
Ибо такая готовность не дает уму времени предаваться удовольствиям и пристраститься к чему–либо, но особенно укрепляет сердце, побуждает глаза заливаться слезами, побуждает желать исхода из тела, как будто из какой–то ненавистной темницы.
Будем же впредь наблюдать, каковы мы. И если мы таковы, то очень хорошо, а если нет, то обратимся и очистимся. Будем убегать от неукротимого дракона — диавола, от разженных стрел печальной и смертоносной похоти. От нее рождается не удовольствие, а скорбь, не сладость, а горечь, не благополучие, а вражда, рабство, тление, беснование, искажение естественного состояния. Ибо, если она есть добро и сладость, то почему те, которыми она овладевает, тотчас делаются глупыми, скотоподобными, постыдными, раболепными, безнадежными, расслабленными, осужденными на вечную смерть? Так что она, обворожительница, будучи на самом деле не такой, какой представляется, заражает, приводя в исступление и изменяя человека подобно тому, как бывает с бесноватыми, которые не понимают, что с ними делается, пока не опомнятся.
Будем же впредь смотреть, возлюбленные, на места нашего жительства, на то, где и с кем мы общаемся. И, если там есть вред, надобно переселиться. Если приходится общаться с соблазнителем — надо удалиться, если ни с кем не общаемся — надо соединиться: ибо
Надобно следить и за всем прочим: пищей, питьем, сном, деятельностью, — так, чтобы все было в меру, укрепляя тело для содействия исполнению заповедей, а не раздражая его, чтобы оно восставало против души. Оно жеребец: если слишком откармливается, то бесится и низвергает всадника — ум. По себе мы измеряем и ваше состояние, ибо все люди в равной мере получили от Бога бразды правления над собой, хотя постоянно идет война между душой и телом, противящимися друг другу.
Об этом пусть будет сказано так. Что же далее? Вера твердая, неизменная, какой я передал ее вам, и сам принял от святых, или лучше, и те и другие — от одного и того же Духа. Христос — не Христос, если не может быть изображаем. Ибо, когда говорится о Христе, то надобно понимать таинство Его воплощения. Ибо Христом не может быть названо Слово, понимаемое как чуждое телесности. А так как Слово стало плотью, то очевидно, что Оно может быть и изображаемо по плоти, соединяясь с именем Христа, и обладает свойством описуемости.
Таким образом те, которые говорят, что Он не описывается, т. е. не изображается на иконе, признают Его бесплотным. Но далеко стоят вне двора Христова (хотя бы это был апостол Петр, хотя бы апостол Павел, которые сами возвестили для нашего предостережения, или тем более кто–нибудь из апостолов или из бывших после них святых) те, кто говорят, будто Христос неописуем по телу, — так говорят нечестивые, проповедуя неправду.
Эту чистую веру будем содержать, братья, это благое исповедание будем отстаивать, ничем не увлекаясь полностью. Мыслящие не так — отступники от Христа, а защищающие это — мученики Христовы, вместе с сорока мучениками, вместе с сонмом ратоборцев, бывших от века. Как? Маккавеи, отказавшись вкусить свиного мяса, запрещенного тогда законом, сделались мучениками, а ты, страдая за то, что не отказываешься от начертанного Христа, не мученик? Иоанн Предтеча, убитый за правое обличение Ирода, сделался украшением мученикам, а ты, умирая за Христа, не в числе мучеников?
Несомненный мученик — тот, кто исповедует, и в тем большей степени, чем более многочисленным страданиям он подвергается. Да не колеблет вас продолжительность гонения, мы еще не много лет страдаем по сравнению с прежними исповедниками, мы еще не были сжигаемы огнем, вполне достаточным для самого надежного испытания. Еще остается примесь свинца, еще остается греховная ржавчина.
Кто ты, что исследуешь глубины непостижимых судеб?
Великий Павел был гоним тридцать пять лет и ежедневно умирал, а ты за пять лет теряешь мужество? Многострадальный Климент был мучим двадцать восемь лет [