была не статичная работа, но постоянный, непрекращающийся поиск. Когда я пела для нее, она слушала очень серьезно, сосредоточенно. «Не переусердствуйте. Голос должен оставаться естественным», — советовала она. Уже тот факт, что она находила время для консультаций, повышал мою значимость в собственных глазах.
Для поступления в колледж нужно было выдержать творческий конкурс. В те дни я не умела проходить прослушивания и появлялась в аудитории с виноватым видом человека, стыдящегося отнимать время у приемной комиссии. Я нервничала, сомневалась в своих силах — хотя, казалось бы, должна была избавиться от застенчивости после школьных спектаклей. Как и надеялась мама, меня приняли в Оберлинский колледж, но стипендии на обучение я не получила. Мама так переживала за меня, что проплакала в машине всю дорогу из Огайо. Пока я была маленькой, моей семье приходилось совсем туго. Отец охотился на оленей и рыбачил, потому что нам не хватало денег на еду. Я выросла на оленине и считала нас богачами — все благодаря тому, что родители никогда не унывали. К тому времени, как я окончила школу, мы уже относились к среднему классу, но вот парадокс: мы не могли оплатить обучение в приличной консерватории и в то же время были недостаточно бедны, чтобы претендовать на финансовую поддержку. Так я и оказалась в Крейнской школе музыки Государственного университета штата Нью-Йорк в Потсдаме. Это стало первым большим прорывом в моей карьере.
ГЛАВА 2
ОБРАЗОВАНИЕ
Для того чтобы певец состоялся, нужны не только талант и усердный труд, но и масса других составляющих: сила воли, способность быстро восстанавливать душевные и физические силы и, конечно, удача. На первом курсе в Крейнской школе музыки я занималась с Патрицией Мисслин. Если бы я каким-то чудом наскребла денег на престижную консерваторию, о поступлении в которую так мечтала, мне едва ли светило бы больше одного частного урока в неделю. И даже на старших курсах я наверняка появлялась бы на сцене лишь в составе хора. В Потсдаме же мне уделяла неустанное внимание талантливая и увлеченная преподавательница вокала, и уже через месяц я получила сольную сопрановую партию в Мессе си минор Баха. Это я-то, студентка первого курса! Больше всех такое распределение удивило меня саму.
Хотя уже в средней школе я прославилась как певица, а после и вовсе поступила на музыкальное отделение, в Крейне я оказалась только потому, что пошла по пути наименьшего сопротивления. У меня не было отчаянного желания петь, и мне даже в голову не приходило, что пение — мое призвание. Не помню, чтобы родители особенно поощряли мою независимость и самостоятельность. У нас никогда не стоял вопрос о том, кем я хочу стать, что хочу делать, есть или носить, но исключительно о том, что я должна делать, есть, носить и кем должна стать. Я с радостью подчинялась и до окончания колледжа вообще не задумывалась о карьере. В то время мой голос таил множество подвохов: я не умела петь тихо, напрягалась и не могла брать высокие ноты. Всем известно, что сопрано, не берущая высокие ноты, многого в этой жизни не добьется. Но Пат увидела во мне природную музыкальность, недюжинные способности и страстное желание учиться и совершенствоваться.
Пат, кудрявая брюнетка с короткой стрижкой, любила стоять в первой балетной позиции, этакая Мэри Поппинс. Во время уроков она смотрела на меня поверх очков (подбородок прижат к груди, щеки и брови приподняты) и, аккомпанируя на фортепиано, напевала с закрытым ртом. Она была из тех замечательных музыкантов, которые могут сыграть все что угодно. Пат носила свитера под горло и клетчатые шерстяные юбки и излучала непоколебимую уверенность; я доверяла ей безгранично. Каким-то образом ей удавалось оставаться одновременно теплым, сердечным человеком в личных отношениях и строгим учителем, едва речь заходила о работе. Если она критиковала меня в пух и прах, я не сомневалась — это делается для того, чтоб вывести меня на новый уровень. Нечасто нам удавалось разобрать за час хотя бы страницу нот. Я едва успевала открыть рот, как она прерывала: «Постой-ка. Давай попробуем сначала». Я старалась не упустить ни одного ее замечания. Я никогда с ней не спорила, никогда не говорила: «Нет, я думаю, лучше будет по- моему». Не только потому, что авторитет ее был бесспорен, но и потому, что в те времена я еще не хотела думать своей головой. Я хотела, чтобы меня научили выпевать каждую ноту, объяснили малейшие нюансы.
Пат подчеркивала огромное значение резонанса, фокусировки и направления голоса. Не то чтобы это был какой-то принципиально новый подход, но она такое внимание уделяла деталям, что заставляла меня работать над каждым звуком в отдельности. Понять, о чем именно ты поешь, научиться это выражать и «маскировать» голос — само по себе очень сложно. «Маска», как я вскоре поняла, — это нос и скулы, ведь носовые впадины и пазухи являются резонаторами. Использование «масочного» резонанса, коренным образом отличающегося от естественного для человека ротового и грудного резонанса, имеет решающее значение в развитии молодого певца, так как это единственный способ направить голос к последним рядам зала, избежав повреждения связок, «гудение», или squillo[4], помогает сформировать из зарождающихся нот настоящий, мощный звук.
Пат объясняла, что резонанс, говоря по-простому, зависит от направления воздуха. Когда вы поете, то используете мозг, чтобы направлять воздух в определенные участки своего тела: либо к голове, потому что существует несколько резонирующих пазух за глазами; либо ко рту, что создает совсем другой звук; или же к области «маски»; и даже к груди, что приводит к самому низкому звуку из всех возможных. Природу резонанса очень легко понять, глядя на любой музыкальный инструмент. Представьте, что звук, производимый человеческими связками, идентичен звуку, исходящему из мундштука трубы: сам по себе он не более чем гудение, но резонанс окрашивает его. Одних только связок для формирования оперного голоса недостаточно, нужны еще гармония, баланс и резонанс.
Если направить воздух в самые верхние резонаторы, получается очень легкий, почти детский звук: головной голос. Именно таким голосом обладают многие начинающие певцы — голосом без тела. Головной голос ассоциируется с девочками-снежинками и с высоким щебетанием доброй волшебницы Глинды, рассуждающей о достоинствах красных башмачков. «Масочные резонаторы» делают звук более носовым. Когда кто-то говорит в нос, это сразу обращает на себя внимание — вспомните хотя бы характерную манеру Розанны Барр[5]. Грудные же звуки обычно очень низкие. У Сары Воэн[6] был прекрасный грудной голос, очень низкий и с хрипотцой. В последние годы ее жизни было даже сложно сказать на слух, мужчина это поет или женщина. В идеале оперному певцу необходимо особенно сфокусироваться на «маске», но не забывать и о других резонирующих зонах. Фокус в том, чтобы гармонично сочетать их все, двигаясь вверх-вниз. Я всегда представляю себе, будто голос — это гобелен, одна нить идет вверх, и другие переплетаются с ней. Спускаясь, эти нити расплетаются, уступая место другим. Это создает равномерную картину. Меняется рисунок, варьируются цвета, но качество и текстура остаются неизменными. «Какие образы ты себе рисуешь? — спрашивала меня Пат. — Куда посылаешь свой голос?» Тогда я еще не знала ответа, но вскоре благодаря тяжелой работе нашла его. Я училась мыслить образами, которые подействуют на мускулы и заставят тело издать здоровый ровный звук. «Улыбнись про себя! — говорила Пат. — Приподними щеки! Дыши носом! Повнимательнее! Дыши!» Также она настаивала на ритмической точности, комплексном подходе к музыкальным фразам и хотя бы минимальном владении иностранными языками, — честно говоря, редкая восемнадцатилетняя девушка отвечала ее требованиям. Меня же трудности только закаляли.
Я стояла возле фортепиано и старалась одновременно петь и следовать ее советам и телом, и голосом. Какие части тела я должна использовать, чтобы голос не дребезжал и достигал галерки? Прежде всего, необходимо разрабатывать каждую мышцу отдельно — а на это требуются годы. Когда я покидала ее студию, мне казалось, будто голова разрывается от того самого резонирующего гудения пчел, каждая из которых пытается сказать мне что-то важное. Всякий раз во время занятий она открывала передо мной новые горизонты и учила петь осмысленно. Она заложила основы моего отношения к голосу и помогла
